Главная роль - Татьяна Успенская Страница 16

Что это за женщина? Что общего у него с ней?

Общее – Херувим.

– Простудился, что ль, вчера? У тебя озноб?! – озабоченно спрашивает женщина. – Садись-ка скорее, я тебя чаем напою. – Она берёт чайник, выходит, а он никак не может понять, как здесь оказался.

«Был у меня сын…»

– Ну вот, быстро закипит. Почему не сказал, что у тебя сын? – Не понимая, смотрит Алесь на Варвару. Приливает кровь к сердцу и голове. – Я бы сказала – похож.

Сын?!

Варвара заваривает чай в розовом чайнике, разливает по розовым чашкам. Садится напротив.

– Пей скорее, эко тебя бьёт. Вот медок есть.

Блюдце уже полно, а Варвара зачерпывает ещё ложку.

И вдруг плачет.

«Ты что?» – хочет спросить. И сам понимает: с ней произошло то, что когда-то с ним, когда он увидел Лизу.

Варварины слёзы – мост между ним и Варварой. Варвара попала в тот мир – Лизин, бабушкин, почувствовала… поняла.

Осторожно снял с её щеки слезу. И стал пить чай.

Кроме Херувима, есть Варвара. Она нуждается в защите.

Как можно её защитить?

Остывает чай. Варвара плачет.

Он никогда не был трусом. Но как бороться с убийцей и садистом, для которого все средства уничтожения непокорных хороши?! Попадёшь в разряд жертв, а Варваре не поможешь.

Бежать.

Но вот… Варвара плачет.

– Купила тебе пять смен белья, рубашки, свитер, брюки, – говорит сквозь слёзы и вынимает голубой толстый пуловер. – Пей, пока горячий. И мёду поешь!

Алесь пьёт чай с мёдом.

2

Не успела женщина выйти, в дверях появились Пётр с директором детского дома и мама.

– Они за Жорой. – Мамины растерянные глаза.

– Вы должны вернуть мальчика в детский дом, – скрипучий голос директора.

Обеими руками Жора ухватился за шею Грифа и жалобно уставился на неё.

– Не надо паники, Лиза. Ведь мы хотим соблюсти законность? – Пётр взял её за локоть и повёл из передней в спальню, усадил на неубранную кровать. – Лиза, у меня один друг, и этот друг много лет любит вас. Как вы думаете, могу я причинить моему другу, то есть вам, неприятность или боль? Чтобы только справки собрать, понадобится месяц, а может, и больше: о браке, о состоянии здоровья всех вас – вы ведь в заявлении напишете, что родители живут с вами и будут участвовать в воспитании детей, так? Каждый должен пройти осмотр терапевта, нарколога, венеролога, психиатра и прочее. Сколько всё это времени возьмёт, подумайте! А ещё нужно закончить специальные курсы. Вы же учились в театральном, а не в педагогическом, так? Без курсов детский дом вам не открыть. Курсы, по-моему, двухмесячные. Теперь денежный вопрос. Доход каждого члена семьи не должен быть ниже прожиточного минимума, иначе никто вам детей не доверит.

– А как же ссуда? – растерянно перебила Лиза.

– В каком государстве вы живёте? Думаете, вам её хватит? Кстати, как вы будете отдавать её с бешеными процентами? Ещё нужна выписка из протокола опекунского совета. А знаете, когда его представитель найдёт время исследовать ваши жилищные условия, доложит начальству, и вам дадут разрешение? Не знаете. Ребёнок не кошка. Его должны передать вам официально. Что из перечисленного мною у вас имеется в наличии? Пожалуйста, не смотрите так своими глазищами! Не убьют же там вашего Жору! До него теперь и пальцем не дотронутся.

– А Зина?

– Зина отстранена от работы. Пока не найдут человека, заменяет опытная нянечка. Она же будет спать в комнате с Жорой и теми детьми, которые его били. И последнее: никто не разрешит вам открыть семейный детский дом с одним ребёнком, вы должны подыскать ещё минимум четырёх.

– Где?!

– Это уже следующий вопрос. Хотите сами отвезти Жору или передадите директору? Кстати, Гоги говорил, вы официально замужем. Можем оформить вашего мужа наравне с вами во главе детского дома.

Она мотнула головой. Казалось, скажет слово и упадёт замертво: силы вытекают с каждой минутой сегодняшнего дня.

– Что означает ваше движение? Муж не захочет работать с вами, или вы официально не замужем?

Она кивнула.

– И что же делать? Матери-одиночке без какого бы то ни было дохода никто не доверит детей.

– Не хочу! – раздался истошный крик.

Оба кинулись на него.

Гриф сидел перед директором, оскалившись, Жора, вцепившись в шею Грифа, кричал: «Не пойду!», «Не буду!», «Не хочу!»

Лиза с трудом оторвала Жору от Грифа, взяла на руки.

– Я просил вас ни о чём не говорить с ребёнком без меня! – сердито сказал Пётр директору.

– А что мне было делать? Пёс уселся на дороге, в кухню не пустил. Так и стоять столбом? Распустили!

– Вы не изучали психологию детей?!

Лиза принесла Жору в спальню, положила на кровать, и, наконец, к ней вернулся дар речи. Она повторила ему всё, что сказал Пётр: и о справках, и о врачах, и о курсах, и о нянечке, которая будет вместо Зины спать в его спальне.

– Ты ведь веришь мне, мой Мальчик? Я постараюсь как можно скорее оформить все документы. Без них никто мне тебя не отдаст. И я должна найти ещё четырёх-пятерых детей. Не разрешат открыть мой «Дом семьи» только с тобой одним. Не бойся, тебя никто больше не обидит, ты под моей защитой!

Жора смотрел на неё больными глазами.

– Ты должен поверить мне!

– Т-тебя заберёт твой дядька в театр и не разрешит, – прошептал он.

Она прервала его:

– Я не вещь, которую можно забрать. И я хочу с тобой играть, бегать, читать тебе книжки, вместе будем сочинять истории. Мы расстаёмся совсем ненадолго. А ты пока приглядись к ребятам: может, захочешь кого-нибудь взять себе в братья или в сёстры?

Время шло. Она сидела одна в спальне. Мальчика от неё увели. Родители заспешили в свои жизни.

Руки держала на животе. Память живота. В нём совсем недолго жил её сын. Но он жил! Он останавливал день рвотой и головокружением. Он требовал еды, и она ела, как ест двухметровый мужик, целый день занимающийся тяжёлой физической работой. Он гнал её спать. Он любил гулять и притаивался, довольный, когда она бежала по скверу или шла в магазин. Так и видит его личико – сын жмурится и улыбается. Он рос в ней, и она ощущала каждую новую клетку, созидавшую его. Уснуть могла, лишь когда положит руки на живот, – чтобы согреть его и помочь ему расти. Перед сном обязательно говорила с ним, рассказывала о своём дне, расспрашивала о самочувствии и желала спокойной ночи.

Много дней прошло после молчаливого разговора с Алесем, прежде чем решилась пойти к врачу. Она ждала. Тогда ещё Алесь был больше ею, чем сын. Нестандартный, праздничный мальчик, на руках возносящий её на седьмой этаж, и через пять лет трепетно касающийся её, замирающий под её взглядом и словами. Из плоти и духа, чуткий камертон её души. А сын, ещё незнакомый, таился внутри. И она, чтобы не огорчать Алеся, вырезала сына. А в миг выхода из наркоза прежде всего ощутила пустоту. Эта пустота из живота поднялась к груди – не только сына, и праздничного Алеся в ней больше не было: горячей кровью сына вытекла из неё и часть её чувства к Алесю. Смотрела в белый потолок палаты и отстранённо следила за тем, что теперь являлось ею. Такая богатая ещё утром, такая наполненная… сейчас пуста. И как же теперь жить ей такой лёгкой – сдует с Шарика! Алесь не заметил, что она и его вырезала: так же приносил цветы, так же возносил на седьмой этаж, так же осторожно касался волос и шеи.