Чужая жена - Кэтрин Скоулс Страница 16

Она отправила письмо в тот же день, отвечая согласием. Мара никогда не сомневалась в правильности своего решения. И твердо верила, что Джон тоже.

Он любил ее. Она любила его. Это было столь же очевидно и несомненно, как и то, что в полдень солнце стоит высоко в небе. Мара прикрыла глаза. Радостные воспоминания уступили место ноющей боли.

Она потянулась к коробке, зарываясь руками в белой ткани, словно одно лишь прикосновение к платью могло вернуть ее в день свадьбы и помочь начать все сначала.

Мара подняла платье за обшитый тесьмой корсет, расправила юбку и вынесла платье на свет. Волна изумления захлестнула ее.

Шелк был весь усеян мелкими дырочками. Мара смотрела, как изжеванные кусочки шелка кружились в воздухе, осыпаясь на землю. Работа белых муравьев. Не следовало оставлять коробку на полу.

Да и все равно это всего лишь платье, которое она никогда больше не сможет надеть.

Это не важно.

Мара заставила себя отвлечься на радостные воспоминания о свадебной церемонии. Ярко-розовые цветы, которые она держала в руке. Мягкий, певучий голос африканского чиновника, читающего нужные слова со своего молитвенника, слова, обращенные к Джону:

— Обещаешь ли ты любить, почитать, беречь и защищать ее, отвернувшись от всех других во имя нее?

В ожидании ответа Мара подняла на него глаза. Голос Джона прозвучал громко в маленькой комнате:

— Обещаю.

Отвернувшись от всех других…

Эти слова все еще отчетливо звучали в ушах Мары, отдаваясь эхом, когда она швырнула испорченное платье обратно в коробку и вышла на свет.

Хаус-бои стояли на переднем бампере «лендровера». Мара ехала со скоростью пешехода. Рыжевато-красный овес в это время года рос редкими островками — голодные стан зебр и буйволов ощипали его почти до самой земли. Камни, корни, муравейники и кучи навоза были хорошо заметны. Когда мальчики различали потенциальное препятствие, они стучали по капоту, Мара останавливалась, и они спрыгивали. То, что они не могли размолотить на мелкие кусочки своими пангами, они закидывали в багажник. Глядя в зеркало заднего вида, Мара видела, что большая часть пространства, отмеченного как взлетная полоса, была уже гладкой и ровной. Кефа устанавливал длинный шест для ветроуказателя.

Немного погодя она добралась до конца полосы. Пока мальчишки расправлялись с кустом боярышника, Мара смотрела на водоем. На дальнем берегу ей был виден темный холм — спина гиппопотама, на которой расселась стайка белых птиц. Неподалеку небольшое стадо газелей осторожно пробиралось к водопою через прибрежную грязь; на бархатистой шерстке на ногах виднелись налипшие комья ила. Обычная мирная сцена. Мара вновь поразилась тому, как все в жизни животных стремится к гармонии и спокойствию. Мгновенный ужас и бегство были следствием нападения хищника, но стоило опасности миновать, как ускользнувшая добыча возвращалась неспешно бродить по пастбищам. Мир людей, наоборот, был полон неизбывной тревоги. Мара заметила, как стайка водных птиц слетела к берегу. Ей подумалось, как было бы хорошо вместе с ними зайти в воду и погрузиться в ее успокоительную прохладу, забыв обо всех своих волнениях…

Когда мальчишки справились с работой, она отправила их помогать Кефе.

— Вы все сделали как нужно, — сказала она. — Теперь помогите дяде.

Они побежали вдоль взлетной полосы, раскинув руки и жужжа, изображая самолеты в небе. Газели подняли головы, чтобы посмотреть на них.

Мара сдала назад к тому месту, где дорожка выходила на равнину, минуя полуразрушенные старые «бомы» для крупного рогатого скота — стянутые колючей проволокой кусты боярышника, образующие ограду. Они остались с тех пор, когда Рейнор пытался разводить на пастбищах крупный рогатый скот — это было еще до того, как он решил, что охотой сможет заработать гораздо больше.

Недалеко от последнего дома Мара остановила «лендровер» и выбралась наружу. Она подошла к двум каменным надолбам, расположенным друг возле друга на небольшом возвышении, с которого открывался вид на равнину и водопой. Даже на таком расстоянии было заметно, что земля вокруг них поросла сорной травой с жесткими, горькими на вкус листьями, на которую не покушалось ни одно животное. Мара удивилась тому, что Джон не убрал их — надолбы были для него священны. Тот, что постарше, возведенный несколько десятилетий тому назад, венчал могилу Элис Рейнор; надолб, установленный не так давно, стоял на могиле старого охотника, и камни его были скреплены бетоном.

Джон никогда не видел Элис — она умерла от осложнений, последовавших за выкидышем, задолго до того, как он поселился в Рейнор-Лодж. Но он до сих пор глубоко почитал и уважал ее, унаследовав подобное отношение к ней от Билла. Что же до самого старого охотника — Джон любил его как родного отца.

Мара опустилась на колени у могилы Элис и принялась вырывать сорняки, возвращая на место камни, сбитые каким-то животным. Рукавом она вытерла пыль с деревянной таблички у основания. Табличка была вырезана из эбенового дерева, вероятно, отцом теперешнего деревенского резчика. Эпитафия была немногословной:

«Элис Рейнор

Любовь навсегда».

Мара смотрела на слова, выбранные Биллом. Значение их было ясным и недвусмысленным. Он любил только Элис. И не кривил душой. После смерти жены он оставался одиноким все те долгие годы жизни, что были отмеряны ему.

Мара выдернула жесткий куст боярышника из иссохшейся почвы. Корни все еще цеплялись за твердый ком земли. Она взялась за следующий куст. Когда все сорняки были истреблены, она подошла к другой могиле, более поздней. На ней стояла бронзовая надгробная плита. Ее поверхность сверкала на солнце, и Маре пришлось прищуриться, чтобы прочесть выгравированную на ней надпись:

«В память о Билле Рейноре

от Ассоциации профессиональных охотников Восточной Африки.

Nec timor nec temeritas».

Последняя строка была девизом ассоциации. «Бесстрашие, но не безрассудство». Джон объяснил его значение Маре, когда в первый раз повел ее к могилам. Поначалу каждому охотнику бывает страшно, говорил он. Потом наступает самонадеянность, она кружит голову — так голову и теряют. Счастлив тот, кто нашел золотую середину и рискует лишь тогда, когда риск оправдан. Спустя годы именно он становится профессионалом.

Мара нагнулась, чтобы стереть с плиты белое пятно птичьего помета. Неудивительно, что Джон не появлялся здесь в последние месяцы, ведь будущее приюта оказалось под угрозой. В том не было его вины — он всегда действовал с оглядкой и не рисковал понапрасну. Но Мара знала, что утешения в том было мало. Он подвел Рейнора.

Женщина повернула голову и прислушалась: из далекой деревни доносились едва слышные ритмичные удары — работал «барабанный телеграф». Она догадалась, что таким образом хорошие новости сегодняшнего дня передаются по округе. Мара вздохнула, внезапно почувствовав усталость. Так легко было поддаться искушению и поверить, что приезд Карлтона принесет с собой перемены к лучшему в судьбе Рейнор-Лодж. На деле это лишь отсрочка перед тем, как приюту будет вынесен окончательный приговор. Сколько бы ни выручил Джон за селусское сафари, в лучшем случае они смогут выплатить долг местному ростовщику, и если что останется, то только крохи. А нужно было думать о хлебе насущном и сейчас, и на будущее.