Чувства в заточении - Ширли Джамп Страница 16

– Ты прав в одном. Я истощена. А все дело в том, что Рональд Джейкс, человек, убивший моего отца, выходит на свободу. Эти идиоты из комиссии по досрочному освобождению, видно, всерьез решили, что нескольких лет в тюрьме и слезливого ходатайства прощелыги адвокатишки достаточно для того, чтобы счесть этого мерзавца и раскаявшимся, и искупившим вину, и исправившимся. И теперь он такой же достойный член общества, как и мы все. Чушь! Поражаюсь, неужели люди могут во все это верить? А если не верят, то почему допускают такое? Ведь они сами провоцируют новые трагедии, выпуская из тюрем таких, как этот Рональд Джейкс! – бесилась Каролин, не обращаясь ни к кому конкретно. – И не могу я притворяться, что все в порядке, когда такое происходит! – подытожила она.

– Каролин, ты прекрасно знаешь, что Рональд Джейкс попадется снова. И тогда нам ничто не помешает засадить его уже без права на досрочное освобождение, – неторопливо рассудил Николас.

– О чем ты говоришь, Ник?! Ты рассчитываешь очередную трагедию, случившуюся по вине этого человека? Как ты можешь спокойно говорить об этом?! – с новой силой возмутилась женщина.

Ник не нашелся, что ответить. Каролин хмыкнула и покачала головой:

– Знаю, ты имел в виду не это. Просто неудачно попытался успокоить меня. Ты считаешь, что я помешана на необходимости карать Джейкса и ему подобных. Хочешь спасти меня от этого безумия, поскольку известно наперед, что всех не покараешь? Ты великодушный человек, Ник, и добрый. Ты разрываешься между симпатией и жалостью. Но мне это не нужно… Я не желаю, чтобы ты чувствовал себя обязанным помочь мне, поскольку мы когда-то сбегали под венец. Мы оба поторопились с браком, не будучи к нему готовыми. Теперь же, когда наши жизни переменились и мы отдалились друг от друга, о восстановлении близких отношений и речи не может быть. К чему принуждать себя? Поскольку у нас есть общие обязательства по отношению к Бобби, мы в какой-то мере связаны – ничего не попишешь. Что ж, выполним свой долг. Об остальном я больше не стану заговаривать, и, надеюсь, ты меня к этому не принудишь.

– Об остальном? Это о чем, интересно? Есть вещи, о которых я не могу молчать, Каролин. То, в каких обстоятельствах ты выросла, не должно определять, а тем более ограничивать твое будущее. И если ты упрекаешь меня в жалости к тебе, то напрасно. Жалости нет. Есть недоумение, поскольку я отказываюсь понимать, каким образом взрослая и разумная Каролин Дафф позволяет всем этим старым делам диктовать ей не только привычки, но и мировоззрение. У тебя большая сила воли и несокрушимая решимость, но почему-то ты все время направляешь эти свои качества против тех, кому небезразлична. Ты воздвигаешь между собой и миром непроницаемую стену и при этом не испытываешь ни малейшей потребности расстаться с тем дурным опытом, которым тебя наделила жизнь под кровом черствого человека, не желаешь пересмотреть свои надуманные принципы.

– Браво, Гилберт! Браво! Лично свидетельствую – ты самый виртуозный адвокат из тех, с кем мне доводилось общаться! – патетически воскликнула Каролин, произведя на Николаса то самое впечатление, какое и прежде заставляло его переполняться двойственными, но неизменно сильными чувствами по отношению к ней.

Она сводила его с ума. Вот момент, когда, казалось, броня рухнула и можно говорить с ней, как с милым кротким существом, предложить поддержку, помощь. Однако мгновение спустя его в порыве этих же чувств выносит на мель безразличия или бросает на скалистый утес сарказма. И такое случилось не впервые. Однако Николас был к этому готов. И приготовился он не столько в раздумьях и разговорах с братом Дэниелем. Его встряхнуло знакомство с маленькими сиротами, его поразили рассуждения Анжелы, его изумила сила Бобби. Он отказывался верить в обреченность этих детей так же, как не желал примириться со взглядами Каролин на ее место в жизни. По его мнению, человек не имеет права замыкаться на своей персоне и на работе, какой бы важной она ни была.

– Ты вечно даешь рекомендации, которым сам никогда не следуешь, – едко проговорила Каролин.

– Что ты этим хочешь сказать? – терпеливо осведомился мужчина.

– Ты и в колледже любил изображать всезнайку, раздавал советы направо и налево, в твоих устах все становилось таким логичным, легкодостижимым. Выходило так, что все возможно, стоит только пожелать.

– А ты с этим не согласна? – спросил Николас.

– Голословность – вот что, на мой взгляд, объединяет всех адвокатов. Послушать их – так все чудесно, а если не чудесно, то поправимо. Все люди меняются, и всегда только к лучшему. Все стремятся к добру. Во всех жизненных драмах больше наговоров и предубеждений, чем реальных проблем. Единственное, что нужно изменять, – это собственный взгляд на окружающий мир. И так далее, и так далее… Но беда в том, что это не так. Вы, адвокаты, демагогией хлеб себе зарабатываете, а люди потом это расхлебывают, когда очередной негодяй досрочно освобождается или получает до смешного малый срок!

– Я и не предполагал, что мы говорим о делах. Мне бы не хотелось сейчас затрагивать не менее болезненную тему того, как горячие головы из прокуратуры нередко спешат упечь за решетку ни в чем не повинных людей, не потрудившись разобраться. Порой из напуганных обывателей, впервые столкнувшихся с судебной системой, вытряхиваются показания, которые ничего общего не имеют с действительностью, а виновный после этого разгуливает на свободе. И ладно, если б он только посмеивался над всеми прокурорами, адвокатами, судьями, присяжными и пострадавшими, вместе взятыми… Так что давай оставим в покое сугубо профессиональные распри. Я сейчас говорю о твоей личной, человеческой, женской судьбе. И говорю, как ты могла заметить, начистоту. Если у тебя есть ко мне претензии, изволь сообщить о них. Сейчас для этого самое подходящее время.

– Представь себе, такие претензии есть! – с вызовом проговорила Каролин. – И, возвращаясь к нашему прошлому, ко времени учебы в юридической школе, хочу сказать, что я раскусила твою игру.

– О чем ты говоришь?! – недоуменно воскликнул Николас.

– О том, что для тебя было делом принципа склонить такую, как я, к интимным отношениям. Я имею в виду, что между вами, парнями, было негласное состязание, касающееся меня. Мне это доподлинно известно. Вы считали меня холодной, невозмутимой ханжой из Бостона. Конечно, тебе все удалось. И стало это возможным только потому, что и ты мне нравился. Но я ни на секунду не заблуждалась по поводу того, что это часть игры. О влюбленности, а тем более о любви и говорить не стоит, – холодно объявила Каролин.

Николас посмотрел на нее, желая убедиться, что она говорит всерьез. Внутри у него все кипело. Он крепче сжал руль, жалея, что не может излить свое негодование, управляя машиной. Он лишь обескураженно покачал головой и еще раз покосился на Каролин, которая, судя по всему, была весьма удовлетворена тем, что наконец высказалась на сей счет. Она язвительно улыбалась, видя его смятение.

– Что? Не предполагал, что мне все известно о подоплеке наших отношений?

– Ты сама-то веришь в то, что говоришь? – тихо спросил Николас, прилагая все усилия, чтобы не ослабить внимание за рулем. – По-твоему, мною руководило желание превзойти в мастерстве обольщения своих сверстников? – намеренно невозмутимо поинтересовался он. – Теперь я, вероятно, испытываю потребность поразить малышей? Или у тебя имеется другое объяснение?