Маленькие радости - Оливия Уэдсли Страница 15

Леди Сомарец согласилась, потому что ничего нельзя было поделать, но сделала она это против воли. Ее старая нелюбовь к Тони утихла, возбуждаемая проходящими припадками ревности, когда она узнавала о посещении Чарльзом монастыря, но она разгорелась, как встарь, когда Тони должна была вернуться. Нет ничего более необъяснимого, чем антипатия одного человека к другому. Нелюбовь, как и любовь, которая загорается мгновенно при первой встрече, есть чувство длительное. Оно охватывает железными тисками душу и редко освобождает ее.

По отношению к Фэйну леди Сомарец испытывала почти нежность. Ей нравились его рабское послушание и приличные манеры. Она совершенно не понимала несколько раздражительной мягкости Чарльза по отношению к мальчику и склонна была думать, что он исполняет в этом случае долг родства, но не чувствует привязанности.

Тони приехала к вечеру. Когда карета выехала из парка и двинулась по Гросвенор-стрит, она выдвинулась и стала оглядываться кругом. Все снова воскресло в ее памяти: маленькое уличное дитя, дождливый день, первое вступление в большой подъезд. Как давно-давно, показалось ей, было все это! Она слегка вздрогнула при воспоминании. Все ее мысли стали смутными. Начальница умерла, и ей казалось, что она чувствует ее отсутствие при каждом своем дыхании. Дафнэ уехала учиться во Францию. Ее собственная жизнь в монастыре осталась позади.

Тони выглядела очень худенькой и скорбной в своем белом платье с черным поясом и в большой белой шляпе.

Дядя Чарльз ждал ее в вестибюле, и при виде его ее охватил мучительный страх. Он выглядел тяжело больным и постаревшим на много-много лет. Они вместе вошли в комнату. Она прижалась к нему, нежно взяла его руку и поцеловала.

– Ты нездоров, дорогой?

Он не сразу ответил:

– Немного лучше, чем было, старушка моя.

– Но ты выглядишь больным, серьезно больным.

– Я всегда чувствую жалость к самому себе, когда я не в порядке.

– Теперь я присмотрю за тобой сама. Мне кажется, что ты нуждаешься в укрепляющих средствах и пище.

Милая мудрость пятнадцатилетней молодости!

Чарльз наслаждался ее ухаживанием. Он даже разрешил поставить себе скамеечку под ноги и накинуть на плечи теплую куртку, хотя как будто не простужался и не чувствовал озноба.

– Не следует ли мне подняться наверх к тете Генриэтте?

– Поди сядь ближе ко мне – это лучше. – Она уселась на ручке его кресла. – Ты ведь маленькая женщина, не правда ли?

Она весело рассмеялась:

– Это вопрос качества, а не количества.

– Слушай, Тони, я хотел поговорить с тобой относительно твоей тети. Ты ее мало знаешь, правда? Да ты и не можешь ее знать, ты ведь не видела ее целых пять лет. Дорогая моя, я хочу, чтобы ты постаралась понравиться ей. Ты сделаешь это?

– Да, дядя Чарльз. Ты думаешь, что она меня не любит? Твой голос звучал как-то странно, как будто ты хотел сказать то, что тебе самому тяжело выговорить.

– Дорогая моя старушка, – возразил Чарльз, смеясь, – тетя, конечно, будет любить тебя. Ты слишком много фантазируешь.

– Начальница всегда говорила, что у меня голова в облаках, а ноги в воздухе. – Она сразу замолкла, и слова застыли у нее на губах. Чарльз почувствовал, что она делает усилие, чтобы взять себя в руки.

Он взял ее крепко сжатые руки.

– Когда она умерла, мне тоже хотелось умереть, – прошептала Тони, – и тогда я вспомнила тебя. О, дядя Чарльз, если бы ты умер, я бы не пережила этого!

– Тебе и не придется пережить. – Он пытался смехом успокоить ее. – Что за мысль, как говорят по ту сторону Канала. Подожди, ты еще увидишь, как неутомимо я буду бродить по окрестностям Уинчеса, – мы на ближайшей неделе поедем туда на всю Пасху.

– Мы с тобой, одни?

– Нет, к сожалению, у нас будет целое общество, но, я надеюсь, мы выкроим несколько часов и для уединения. Я хочу тебе показать виды тех мест…

У подъезда остановилась карета, и оба они невольно замолчали, прислушиваясь. Дверь сильно хлопнула.

– Это твоя тетя, – сказал Чарльз, встав и сбросив с плеч теплую куртку. Он направился в вестибюль, и Тони, нервничая, последовала за ним.

Леди Сомарец вошла с решительным видом. Это была в большинстве случаев ее обычная манера, чему способствовал ее рост и сложение. Шлейф ее кружевного платья волочился на ходу, орлиное перо на большой шляпе развевалось от легкого движения воздуха. Тони робко выступила вперед и выдержала на себе испытующий взгляд голубых глаз, рассматривавших ее через золотой лорнет.

– Итак, ты вернулась, Антония. – И Тони почувствовала на своем лице холодный поцелуй. Ей хотелось что-нибудь сказать, но слова не шли с уст. – Все еще, по-видимому, болезненно робка. – Она обратилась к лакею: – Мы будем пить чай в моем будуаре, – и стала медленно подниматься по лестнице.

Тони и сэр Чарльз последовали за ней.

Та же комната, тот же белый меховой ковер.

Леди Сомарец села.

– Ну, теперь дай посмотреть на тебя.

Тони вышла вперед, и ее лицо покрылось нервным румянцем.

– Ты очень мала, и почему ты, дитя мое дорогое, в твоем возрасте делаешь такую смешную прическу? Сколько тебе лет, около пятнадцати, не правда ли? Да, тебе уже полных пятнадцать лет – тогда слишком по-детски. Впрочем, пустяки, школа в Париже, которую тебе предстоит окончить, сделает тебя щеголихой.

Тони не слышала от дяди о новой школе, и она посмотрела на него вопросительно.

– Вряд ли нам следует говорить о новой школе, когда Тони только что вернулась домой, – сказал Чарльз, обращаясь к жене.

– Я думаю, что Тони будет этому очень рада, к тому же долгие каникулы так вредны для девушек.

Вопрос о школе был предрешен.

Принесли чай; леди Сомарец села за свой письменный столик с таким видом, как если бы она ожидала приглашения.

– Мне разливать, тетя Генриэтта? – спросила Тони.

Леди Сомарец задумалась и с рассеянным видом пробормотала:

– Да.

Тони заняла место у небольшого кипящего серебряного чайника и начала приготовлять чай. Через стол она улыбнулась дяде.

Улыбка была очень нежна, но момент для нее был неподходящий, ибо она отвлекла внимание Тони от сахарницы, из которой она как раз брала кусок сахара. Сахар упал на серебряный поднос и, падая, потянул за собой чайную ложечку. Звон вывел из задумчивости леди Сомарец. Она резко повернулась и увидела Тони за чайным столом. Сэр Чарльз сидел в низком кресле и, смеясь, смотрел на нее. Они выглядели счастливыми и чувствовали себя уютно, по-домашнему. Леди Сомарец почувствовала совершенно законное возмущение, когда увидела Тони на своем собственном месте. Ведь чайный стол, по каким-то неведомым основаниям, – это святая святых положения в домашнем кругу. Часто приходится читать о хозяйке дома, так «мило восседающей за серебряным подносом», это звучит так трогательно, по-домашнему. Леди Сомарец была далека от всего этого. Ее очень мало заботили чувства, еще меньше соображения домашнего уюта. Но она не способна была позволить кому бы то ни было осуществлять право хозяйки в своем доме. Она обрушилась на безвинную нарушительницу своих прав.