Любовь в объятиях тирана - Сергей Реутов Страница 15

* * *

Чингиз угасал. Роковое падение с лошади не прошло для него даром. Раны гноились, лихорадка не отпускала, даже сознание помутилось. Жену он все чаще не узнавал, от объятий сына уклонялся, а лекарей велел и вовсе гнать прочь.

К исходу десятого дня Гулан показалось, что мужу стало легче. Тот перестал метаться по ложу, дыхание стало тише и ровнее.

— Слышишь ли ты меня, Гулан? — прошептал он.

— Я слышу тебя, мой хан, я здесь.

— Вскоре я уйду за Великий порог…

— Нет, ты выздоравливаешь, мой Чингиз…

— Не перечь, дурочка… Слушай и запоминай. Бог поведал, что отдаст мне весь мир. Мне и моим сыновьям… Теперь, когда облака Великого порога близки как никогда прежде, я вновь прошу тебя сделать так, чтобы имя хана не исчезло в веках, а могила его стала для монголов местом священным. Пусть мои сыновья дойдут до последнего моря и вернуться вновь в родные степи, пусть их сыновья, мои внуки, всегда и во всем поддерживают своих отцов. Клянешься ли ты в этом?

Гулан со слезами кивнула. Годы, что прожила она любимой младшей женой хана, были прекрасны. И нынче от боли рыдала ее душа. Однако впереди были годы правления нового великого кагана, ее сына, Кюлькана, — и от счастья ее душа ликовала. Месть, отложенная на годы, и впрямь оказалась сладка: Великий каган-меркит возродит великое имя своей крови. Она же, Гулан, сделала для этого все, что могла. И пусть боги теперь станут помощниками ее сыну!

Однако хан ждал ответа. Его глаза жили на помертвевшем лице, в них сосредоточилась вся сила хана. И Гулан ответила:

— Я клянусь, мой хан, что твое имя переживет меня и нашего сына, переживет Бортэ и ее сыновей, переживет столетия… Клянусь, что не выстрою тебе ни монумента, ни мавзолея, клянусь, что могила твоя будет священна для каждого монгола во веки веков. Что все земли по левую руку отсюда и по правую, на полудень и на полночь — все они будут твоей безбрежной могилой. Безбрежной, как твоя страна. Клянусь, что уйду во тьму вместе с тобой и вслед за тобой.

— Я буду ждать тебя за Великим порогом, Гулан… Моя лю…

В последние свои слова хан вложил все силы, какие смог найти. Но их оказалось слишком мало, чтобы в последний раз признаться в любви.

Гулан опустила холодеющую руку мужа, поцеловав ее в последний раз. В глазах ее не было ни слезинки — пусть это расставание было долгим, но он обещал ждать ее за Последним порогом. А хан своих обещаний никогда не нарушал. Значит, впереди встреча. К ней следовало подготовиться так, как не готовилась она, Гулан, ни к одному из празднеств в своей жизни.

— Кюлькан, — негромко позвала Гулан-хатун.

Сын не был похож на хана. Однако Гулан спокойно сносила все подозрения, отвергала все кривотолки — ей, меркитской царевне, не к лицу было искать любовь на стороне. Только великий хан мог стать ее мужем, отцом ее детей. Только его она жаждала все эти годы и только его ласки заставляли ее сердце биться сильнее.

— Ты знаешь, что делать, сын.

— Да матушка. Я исполню все в точности…

Кюлькан склонился к руке хана и коснулся ее губами. Сейчас ему было не до размышлений о том, что вскоре ему предстоит занять трон великой империи, повести неисчислимое ее воинство в неведомые страны. Сейчас впереди было столь тяжкое и страшное деяние, которое мать могла поручить только ему. И осознание сего наполняло сердце юноши болью и гордостью.

«Только мне мог каган поручить такое… И я исполню его последнюю волю, ибо я — его продолжение…»

Гулан дождалась, когда сын выйдет. Не достойно жены хана и дочери племени меркит прощаться с жизнью на глазах у людей. Пусть это и единственный сын, кровь великого кагана, но достоинство оного следует блюсти и после его смерти.

Из китайского ларя не свет появился клинок — узкий, невероятно острый, страшный.

— Ну вот, ты и дождался…

Сталь легко прошла через одежды и с ослепляющей болью вошла в тело. Но эта боль была смехотворно слаба по сравнению с болью от ухода любимого.

— Я отбила тебя у мира, мой хан… Жди, я иду…

Душа, свободная от черного яда мести, очистилась. Гулан почувствовала, что отныне может быть лишь той, кем была лишь отчасти — единственной по-настоящему любимой женщиной Великого кагана.

Глаза ее закрылись. Оглушительный рев свадебных труб, такой же, как годы назад, раздался вокруг. Растаяли украшенные шелками стены дворца, засверкал в ослепительном солнечном свете Великий порог. А за ним, улыбаясь, уже стоял он, ее Чингиз — помолодевший и улыбающийся.

— Вот и ты, моя Гулан…

* * *

Горы зажали избранную шаманами котловину, встав грозными серыми стражами с трех сторон. Сейчас, в мареве нестерпимого зноя, они казались каменными великанами, которые не выдержали испепеляющего внимания солнца и умерли в мгновение ока, окаменев там, где застал их летний жар.

Не лучше приходилось и людям, застывшим по обе стороны огромного котлована. Ни им, ни их коням не приходилось еще ощущать такого воистину нестерпимого пекла. Кюлькану даже показалось, что уздечка раскалилась, а стремена, которыми он время от времени останавливал своего скакуна, обжигают кожу его друга до костей.

Хрипели кони, между застывшими всадниками бегали с ведрами воды мальчишки-оруженосцы. Но плеск воды в кожаных ведрах и тяжкие вздохи скакунов были единственными звуками, нарушавшими тишину заповедного ущелья. Всадники молчали — горе, какое свалилось на их плечи, нельзя было изъяснить словами, нельзя было даже представить, что такое вообще когда-либо могло случиться. Ибо сегодня хоронили того, кто встал рядом с богами, кто водил их в походы, кто даровал им жен и мир. Сегодня хоронили Великого кагана.

И не было в мире слез, чтобы выплакать эту великую боль, не было в мире слов, чтобы описать горе каждого из его подданных, не было в мире места, более скорбного, чем это.

Подготовка к похоронам началась третьего дня на рассвете. Почти целый тумен, взяв в руки кирки и лопаты, за двое неполных суток сумел отрыть огромный котлован, глубиной в четыре человеческих роста, а шириной в десятки локтей. Здесь должны были упокоиться останки кагана. Но вместе с ним уходили в последний путь и сотни вещей, что должны были сопровождать его спокойную и сытную жизнь за Тем Порогом.

Упряжь и кони, меха и ткани, украшения и немалая казна. Ибо он, Великий каган, гордость и боль каждого из них, не должен был нуждаться ни в чем. И потому сотни сундуков, крошечных ящичков из драгоценных пород дерева и корзин, полных яств, всю ночь опускали в недра земли ближайшие сподвижники кагана.

Вместе с богатствами и конями, мехами и тканями уходила и любимая жена хана, Гулан-хатун. Уходила, дабы везде сопровождать своего мужа. Уходила, чтобы вместе с ним из-за Высокого порога наблюдать за миром, который оставила она сыну хана, Кюлькану, и его неустрашимому воинству. Как того пожелал сам Великий каган.