В двух шагах от рая - Наталья Рощина Страница 14

— Я хочу верить, что ты не держишь на меня зла, — голос звучал виновато, в глазах не было блеска счастливого человека, получившего желаемое. Осталась позади процедура развода, слова судьи, и теперь это были последние слова Льва, обращенные к ней. Казалось, он смертельно устал, жалеет о своем решении, и только мужская гордость не позволяет ему признаться в том, что он думает на самом деле. А может, Юлии хотелось видеть именно это?

— Если тебе так легче, то не держу.

— Как Наташа? Как малыш? — поспешно спросил он, боясь, что она повернется и исчезнет.

— Все замечательно. Они уже дома.

— Я навестил их в роддоме. Наташа запрещала мне делать это, но я не мог не приехать.

— Ты правильно сделал. Ведь это твоя дочь и внук.

— На кого он похож? — глядя в сторону, поинтересовался Щеголев.

— На тебя.

— Ты серьезно?! — он был счастлив, чуть не захлопал в ладоши, как ребенок, получивший неожиданный подарок.

— А что тебя удивляет? Извини, я спешу. Прощай, — выдохнула Юля, запахивая полы кашемирового пальто. Больше она ничего не хотела говорить ему, ни единого слова. Поэтому, повернувшись на высоких каблуках, она быстро и легко пошла по длинному коридору, ведущему ее в новую жизнь, в которой от прошлого остались воспоминания, фамилия, дочь.

Щеголев смотрел ей вслед, пока она не скрылась вдалеке за поворотом. Потом он достал из кармана пачку сигарет, вынул одну и, разминая ее в пальцах, направился к выходу. Он шел, ощущая внутренний дискомфорт и не понимая причины этого. Лев смотрел по сторонам, взгляд его упирался в закрытые, равнодушные двери бесчисленных кабинетов. Отчего же ему так тревожно, не по себе, словно неведомая сила пытается пробраться к нему в душу и привести там все в состояние хаоса. И наконец Щеголев понял, в чем дело: он шел по длинному, опустевшему коридору, чувствуя аромат ее духов. Он не мог перепутать: «Восьмой день» Ив Роша — он сам подарил их Юлии на день рождения. Этот удивительный тонкий аромат востока, цветов, едва скрываемой страсти понравился ему сразу, как только продавец протянула ему маленький пробник. Он был уверен, что и жене понравится. Юлия с улыбкой приняла подарок, закрыв глаза, вдохнула незнакомый аромат.

— Божественно, — тихо сказала она. — Это мой аромат, только мой. Ты удивительно прозорлив. Спасибо.

Щеголев вспомнил, как ощутил удовлетворение. Он попал в десятку — это всегда действовало на него возбуждающе и успокаивающе одновременно. Сейчас же он полностью попал во власть этого запаха. Словно весь коридор был полит парфюмом, отбрасывающим его в недавнее прошлое. Лев тряхнул головой, зажал сигарету в зубах и медленно направился к выходу. Он шел размеренным шагом, продолжая находиться во власти ее аромата. Теперь это был аромат женщины, которая перестала быть его женой. Он окончательно понял это в тот момент, когда она сказала короткое, острое «прощай». В ее глазах не было печали и отчаяния. Она оказалась более стойкой, чем он себе представлял. Ожидая всего, чего угодно, он не получил и сотой доли того, что устраивают своим мужьям брошеные жены. В какой-то момент ему даже стало обидно: как легко она отказалась от него! Но водоворот забот новой жизни не давал возможности долго раздумывать над этим.

Все, он получил то, чего хотел. Но сейчас, проводя вместе с Машей день за днем, Щеголев уже не был так уверен в правильности своего решения. Он боялся признаться, что, пожалуй, поторопился. Он, как всегда, все воспринял слишком серьезно. А может быть, впервые позволил себе расслабиться, пойти на поводу эмоций, плотских желаний и проиграл. Щеголев был уверен, что переоценил силу своих чувств и, тем более, отношение к нему Маши. Она играла им, не понимая, как важно для него заполнить пустоту, образовавшуюся внутри. Пожарская — большой избалованный ребенок, которому попала в руки новая игрушка. Пока она не поломалась, пока ею можно свободно играть, она любима, в случае проблем — будет забыта.

Щеголев ощутил это, когда впервые за время знакомства с Машей заболел. Простуда неожиданно свалила его с ног. Он уже забыл это противное состояние озноба, заложенности носа, вялости в теле и единственное желание, остающееся в одурманенном температурой сознании — спать. Вернувшись вечером с работы и застав его в таком плачевном состоянии, Маша озабоченно поджала губы. Она явно была недовольна тем, что увидела: Щеголев лежал на разостланном диване, укрывшись до самого подбородка, с красным словно от перенапряжения лицом. Он улыбнулся ей, получив в ответ какое-то подобие однобокой улыбки. Один кончик губ Маши неестественно потянулся в сторону, пытаясь создать иллюзию приветливого лица. Она включила компьютер и принялась прослушивать записи диктофона, явно не собираясь ставить ему градусник, заваривать липовый чай с медом, находить в аптечке жаропонижающее средство…

— Ты принял что-нибудь? — не оборачиваясь, спросила Маша, быстро перебирая тонкими пальцами клавиатуру компьютера.

— Да, — солгал Щеголев, хотя понимал, что ложь не придаст ему сил, не поможет скорее выздороветь. Он невероятно обиделся за такое пренебрежительное отношение к своему здоровью и впервые пожалел, что рядом нет Юлии. Она бы вела себя совершенно иначе.

— Нужно будет выпить что-нибудь для профилактики, — так же, не оборачиваясь, продолжала девушка. — Мне никак нельзя заболеть. У меня очень напряженная неделя, дорогой.

— Мне жаль. Я постараюсь поскорее справиться с этим, — сконфуженно просопел Щеголев, не узнавая собственного огрубевшего голоса.

— Ты ведь не нарочно, — милостиво проронила Маша и больше за вечер ни разу не обратилась к нему.

Тогда Щеголев натянул одеяло до самых глаз и, согреваясь горячим дыханием, уснул тяжелым сном болеющего человека. Пока сон не сморил его, Лев понял — то, к чему он привык, чего ждал от Маши, он не получит от нее никогда. Она не способна на это в силу склада характера, разницы в возрасте.

Это емкое, безжалостное понятие включало в себя все, что происходило с ним более сорока лет, и тяжелой свинцовой ношей пригибало сейчас к земле. Маша все чаще подшучивала над сединой, появляющейся в его волосах, одышкой после короткой пробежки, над тем, что он следит за своим рационом, исключая из него калорийные продукты. Она даже после близости как-то странно смотрела на него, словно ожидая продолжения, а когда он предлагал его, спешила отказаться и ретировалась в ванную. Щеголеву казалось, она боится, что он не выдержит накала страстей, в которых она нуждалась и ждала от него. Но почему она была так недоверчива? Ему ведь сорок, а не семьдесят. Нет повода переживать. Маша словно оберегает его от лишних эмоций — будь то слова, желания, любовь, забота. Она окружает его невидимым пологом ровного, безопасного, какого-то делового сосуществования, в котором нет места взрывам чувств. А есть ли эти чувства вообще? Щеголев боялся глубоко задумываться над этим.

Когда Юлия говорила, что он захочет вернуться, она словно заранее все знала. Она не учла одного: он не признается в этом никому. Это совершенно разрушило бы его, а он последнее время перестал ощущать себя тем уверенным, сильным, благополучным мужчиной, которым он был рядом с ней. Только недавно он безошибочно почувствовал, что большей частью его уверенность и спокойствие, внутренняя стабильность и гармония основывались на присутствии рядом Юлии. Она умела принимать участие в нем ненавязчиво, не требуя благодарности. Она не просила, а он со временем перестал замечать ее. Он возомнил себя единоличным строителем собственной судьбы и теперь поплатился за зазнайство и неблагодарность.