Редкий тип мужчины - Андрей Ромм Страница 14

Слезы высохли, полосы превратились в строчки. Инга тщательно изучила список, отмечая в уме то, что уже было сделано. С ее поистине феноменальной памятью вычеркивать не было необходимости – запоминала с ходу. Увидела, что не решен вопрос с колонками-усилителями для магнитофона. Помещение для торжества любезно (всем гульнуть хочется!) предоставила администрация театра, в котором сейчас «служили искусству» (боже упаси сказать не «служат», а «работают» – убьют) родители. Но только помещение, звуковую аппаратуру зажали, побоялись, что ей причинят ущерб – свадьба же, как-никак, хоть и интеллигентская, а свадьба. Велик был соблазн «продинамить» вопрос с колонками – пусть счастливая новобрачная сама аккомпанирует гостям на пианино, что украшает театральный буфет, но Инга его переборола. Негоже размениваться по мелочам, возмездие должно быть возмездием, а не фарсом. Вдобавок, Инне эта музыка до лампочки, она будет упиваться своим триумфом, своей победой над сестрой. Музыка нужна гостям, а гости ни в чем не виноваты, нельзя портить им настроение. Инга недаром считала себя справедливым человеком. Не просто считала, но и гордилась этим. Если поступать по справедливости, то, во‐первых, удача не отвернется, а во‐вторых, совесть мучить не будет. Совесть мучила Ингу часто. Вот и сейчас кололо в душе – нагрубила маме, стыдно. Маме и так не по себе, зачем усугублять?

Нет, каков негодяй! Плюнул в душу, надругался над самым светлым, что было в ней! А она так надеялась! И ведь сама все сделала, сама все сказала, ему оставалось только согласиться, увидеть очевидное, осознать свое счастье, счастье, которое само пришло ему в руки!

Не осознал. Не захотел. Оттолкнул. Надругался. Надругаться ведь можно и так – деликатно в переносном смысле, суть от этого не меняется, и боль слабее не становится. Напротив, деликатность в таких случаях ранит еще больнее. Понимаешь, что на тебя смотрят как на пустое место, ни хамить тебе не хочется, ни прикрикнуть на тебя. Ты не вызываешь никаких эмоций. Совершаешь подвиг (пусть кто-то попробует сказать, что то был не подвиг), заглядываешь в глаза человеку, ради которого ты этот подвиг совершила, и видишь там пустоту. Пытаешься уловить вывернутой наизнанку душой его чувства и понимаешь, что ему хочется поскорее от тебя отделаться. Только и всего!

Только и всего!

Пойти ва-банк, будучи уверенной в победе, предвкушать триумф – и проиграть! Нет! Она не проиграла, потому что такие, как она, никогда не проигрывают! Глобально! Мелкие поражения не в счет, ошибки случаются с кем угодно.

Несколько минут там, на бульваре, Инга была очень несчастной. Шла в непроглядной жуткой тьме, ничего не видя (как только не споткнулась?), и думала о том, что счастья в ее жизни больше никогда не будет, что его вообще не было и как теперь жить с этим знанием? Стоит ли вообще жить? Ради чего? Ради того, чтобы оттенять своими поражениями победы сестры? Трудно быть фоном…

А потом камнем упало тяжелое слово «забыть» и беспросветная чернота рассеялась. И снаружи, и внутри. Разом. Как ветром сдуло. «Забыть» – это самый окончательный из всех окончательных приговоров, не подлежащий обжалованию. Если тебе предлагают забыть, то это означает, что надеяться не на что. «Оставь надежду, всяк сюда входящий», как говорит отец, убедившись, что все его потайные места, где он прячет свои заначки, пусты. Оставь надежду. И любовь тоже оставь.

Обмануться – это совсем не то, что быть несчастной. Досадовать на себя за то, что распахнула душу перед недостойным человеком, – это совсем не то, что страдать по поводу крушения своих надежд. Обманываться не так страшно, как отчаиваться. Мозг неофициальной чемпионки факультета по покеру (официальных чемпионатов тогда не проводилось) выдал расклад по пунктам.

Пункт первый. Не печалиться надо, а радоваться. Сестра считает себя победительницей? Ничего, успеет еще убедиться в том, что ее призовое яблочко с гнильцой. Отношение к Алексею изменилось в одночасье, мгновенно. Теперь он виделся Инге подлым, лживым, недостойным.

Любовь к себе немыслима без готовности успокаивать себя в трудный час. Инга любила себя и, подобно всем деятельным натурам, не была способна долго отчаиваться. Слово «забыть» стало тем камнем на дне, оттолкнувшись от которого утопающий всплывает на поверхность. Не было бы этого слова, Инга уцепилась бы за другое. Стоило ей только понять, что ее чувство осталось без ответа, как она, пока еще неосознанно, начала убеждать себя в том, что Алексей недостоин ее любви, что он мелок, жалок, подл и т. п. Шла, словно во мраке, думая о том, что жизнь кончилась, а новое отношение к Алексею и ко всему случившемуся уже начало формироваться.

Пункт второй. Алексей оскорбил Ингу, отвергнув ее любовь. Такое нельзя прощать. Такое заслуживает возмездия, суровой кары. За такое мало стереть в порошок и развеять по ветру, надо еще и забвению предать. Сам же сказал – давай забудем. Забудем, Алешенька, забудем. В свое время.

Пункт третий. Алексея надо наказать так, чтобы сестра не догадалась о причастности Инги к этому. С сестрой свои счеты. С сестрой у Инги соревнование длиною в жизнь. На сестру можно обижаться, сестру можно искренне ненавидеть, сестре можно иногда в сердцах пожелать «чтоб ты треснула!» или «чтоб ты провалилась!», но нельзя забывать о том, что это «чудо в перьях» твоя родная сестра, с которой ты когда-то устраивала возню в материнской утробе. Это сестра эгоистка, которая, кроме себя, никого и ничего знать не хочет, а она, Инга, не такая. Выбрав подходящий момент, она накажет Алексея (ох, как накажет!), причем непременно так, чтобы выставить его перед сестрой в неприглядном свете. Чтобы та поняла, с каким типом ее угораздило связаться. После развода (возмездие непременно должно закончиться разводом) сестра станет нуждаться в поддержке. Непременно станет, она же по натуре совсем не боец, характер у нее слабоват, вся отпущенная на двоих твердость досталась Инге. А вот вся наглость досталась Инне. Инга с удовольствием думала о том, как поддержит сестру после развода, станет ее жизненной опорой, наконец-то займет первое место в их тандеме и тем самым поставит точку в соревновании.

«Смейся-смейся, – думала Инга, глядя на выходящую из ЗАГСа сестру (нарочно вышла первой, обогнав всю процессию, чтобы полюбоваться зрелищем). – Хорошо, как известно, смеется тот, кто смеется последним».

Алексея она не замечала, в упор не видела, не человек, а пятно, сгусток тьмы на светлом фоне жизни. Но это игнорирование не помешало ей станцевать с женихом, теперь уже мужем, сестры на правах ближайшей родственницы. Надо же было окончательно успокоить дурака, а то он рисковал заработать косоглазие – одним глазом смотрел на Инну, а другим настороженно косился на Ингу, явно опасаясь, что она выкинет какой-нибудь фортель. Напрасно опасался. Публичные скандалы – это мамино хобби. Уж она-то, оказавшись на месте Инги, не стерпела бы – закатила такую сцену, что никому бы мало не показалось. И чего бы добилась? Ничего, только бы психопаткой прослыла, вот и вся «прибыль». И такие мелочи совсем не в Ингином духе. Карать – так карать.

Инга премило улыбалась Алексею, заливисто смеялась его шуткам, отпускала едкие (с подковыркой) комплименты, касающиеся его внешнего вида, и вообще вела себя так естественно и непринужденно, что Алексей окончательно успокоился. Правда, один намек, весьма туманный, она себе все-таки позволила. Обмолвилась между делом, словно невзначай, что ее настольная книга – «Повести Белкина», но уклонилась от ответа на вопрос о том, какая из повестей самая любимая, предложила угадать. Дурак «угадал» «Барышню-крестьянку», окончательно подтвердив низкое мнение о его умственных способностях. Ничего, придет время, и он поймет, что любимая Ингина повесть – «Выстрел». Только она не собирается играть в благородство, как Сильвио. Ей недостаточно будет страха и смятения в глазах врага. «Разить, так насмерть», как выражается отец, допивая бутылку до дна. Ну, не насмерть, конечно, потому что главный смак любого возмездия в продолжительности его действия. Смерть – это чересчур, смерть – это промысел, в который лучше не вмешиваться, да и не так, наверное, страшна смерть, как унылое существование отверженного и презираемого всеми человека. Каждый день вспоминать прошлое, сравнивать его с настоящим и страдать, страдать, страдать бесконечно… И еще покойнику не заглянешь в глаза и не спросишь ласково: «Хорошо ли тебе, Алеша?»