Русалка в старинном пруду - Элли Блейк Страница 13

— Только если вы готовы рассказать, что заставило вас вернуться в родные пенаты, — хитро проговорила рыжая.

— Ммм, — протянул озадаченный мужчина. — А вы проницательнее, чем может показаться. Я-то был уверен, что вы помешаны на своих проблемах и переживаниях и не замечаете ничего вокруг, — откровенно признался он.

— Человеку свойственно ошибаться, — глубокомысленно изрекла Кендалл Йорк.

— Что, если мы сегодня воздержимся от скользких тем, дабы не сорваться в пропасть взаимонепонимания? — предложил ей Хадсон Беннингтон.

— Учитывая, что мы пока недостаточно хорошо знаем друг друга, я полностью поддерживаю ваше предложение, — отозвалась она, и оба сосредоточились на бутербродах.

* * *

— Кендалл, — первым заговорил Хадсон после продолжительного молчания. — У вас было прозвище в школьные годы?

— Было, как и у всех. Но я вам его не назову, — ответила она, смутившись.

— Боитесь, буду дразнить? — рассмеялся он.

— От вас всего можно ожидать, Хадсон.

— Тут вы правы, дорогая. Меня, например, звали третьим: «Эй, ты, третий!», «Как делишки, третий?», «Че пялишься, третий?».

— Интересно, с чего бы они вас так? — рассмеялась вслед за Хадсоном Кендалл. — Меня звали Кен Долл — кукла Кен.

— Милое прозвище, — проговорил Хадсон.

— Достаточно кому-то одному пустить в ход что-нибудь оскорбительное, все тут же подхватывают… Однако ваше прозвище мне кажется куда более отвратительным, — добавила Кендалл.

— Это почему еще? Третий — часть моего имени, — шутливо возмутился Хадсон Беннингтон Третий.

— Но, вырванное из контекста, оно звучит обидно. Приходит на ум «третий — лишний», «третий сорт».

— Тем не менее сверстники меня уважали и не давали повода обижаться, — заверил ее мужчина. — Давайте лучше искупаемся.

— Не сейчас, — возразила Кендалл.

— Странно слышать. Я думал, вы обожаете мой пруд.

— Обожаю, но все же не сейчас, — упрямилась Кендалл. — Я не захватила купальник.

— Тоже мне проблема! Купайтесь в нижнем белье. Я вас не осужу, дорогая, — великодушно предложил молодой мужчина.

— Ну, это не совсем прилично.

— Женщины всегда интересовали меня больше, чем их белье. Так что ничего неприличного не вижу. Я отвернусь, и вы нырнете. А потом я снова отвернусь, когда вы решите вернуться на берег.

— Но тогда мне придется просыхать на солнце в неглиже.

— Ладно, — согласился Хадсон. — Больше не уговариваю. Поступайте, как хотите, а я иду купаться, — сообщил он, расстегнул «молнию» на своих истрепанных джинсах, скинул обувь, футболку и с разбега бросился в водоем.

Кендалл долго с завистью наблюдала за тем, как Хадсон плещется в прохладной воде. Он всем своим видом выказывал наслаждение, словно поддразнивая ее.

В очередной раз вынырнув на поверхность, он прокричал:

— В моей профессии существует особая категория людей, которые умеют проницательно наблюдать жизнь, всесторонне изучать и исключительно талантливо описывать ее. Но сами они не живут. Складывается такое ощущение, что они родились для того, чтобы стать свидетелями чужих судеб. Я четко сознаю, что не способен на такую жертву. Я не стремлюсь быть всеобъемлющим и объективным. Я хочу быть однобоко и субъективно счастливым, мисс Йорк. А вам я позволяю сидеть на берегу и созерцать мое маленькое человеческое счастье.

— Могу я напомнить вам, что какие-нибудь четыре дня назад мы еще ничего не знали друг о друге?

— Я помню это, Кендалл. Но, возможно, в том-то и прелесть.

— Бывает, вы живете полной жизнью и точно знаете, что для вас наиболее значимо. Но случается нечто, обрывающее эту жизнь. И все, что происходило до рокового мгновения, теряет краски, тускнеет и омрачается, превращаясь в череду тягостных воспоминаний. И сложно становится представить, что этот затертый след когда-то был твоей жизнью.

— Неплохо сказано, мисс Йорк. Но непростительно трагично для двадцатитрехлетней красивой и здоровой женщины, — отозвался Хадсон, невольно напомнив ей состоявшийся накануне разговор с Таффи. — Знаете, Кендалл, мои родители были антропологами. Они изучали представителей древних цивилизаций и были настоящими фанатиками своего дела. Они постоянно путешествовали. Забрасывали меня в имение заботливой тетушки Фэй и полностью погружались в свои изыскания… Они обещали взять меня с собой в экспедицию после того, как я закончу школу. Я с нетерпением ждал этого мгновенья. Но они погибли в горах Гватемалы за год до того, как я получил аттестат.

— Моя мама умерла, когда мне было восемь. Тогда я завела себе тетрадку, в которую регулярно записывала все, что вспоминала о своей маме. Папа всегда понимал, как мне не хватает ее. Он был очень… добр ко мне, но друзьями мы так и не стали.

— А сейчас вы часто общаетесь?

— Звонки на дни рожденья, звонки на Рождество, — ответила Кендалл. — Мне иногда кажется, что я выросла сама по себе.

— Такого не бывает, — возразил Хадсон. — Хотел бы я обходиться без человеческого влияния извне, но, к сожалению, это невозможно. Нас формирует все, что нас окружает. Другой вопрос, как мы это преломляем в себе…

— И от чего зависит ответ на ваш вопрос?

— Я думаю, от идеалов, от надежд и стремлений, от понимания ценностей.

— Но они тоже должны откуда-то взяться.

— Верно… Полагаю, между всеми людьми на планете существует своеобразный круговорот идей.

— Глобально мыслите! — отметила Кендалл Йорк и рассмеялась, а Хадсон с охотой присоединился к ней. — Скажите, Хадсон, а что для вас фотография? Мгновение, которое никогда больше не повторится, но навсегда останется с тобой?

— Нет, Кендалл, я отношусь к этому несколько иначе. Когда я стремлюсь запечатлеть визуальный образ, самой важной для меня задачей является возможность передать зрителям мои собственные эмоции в тот момент. Как видите, все очень эгоцентрично. Именно из таких фотографий я формирую свое портфолио.

— Портфолио? Вы собираетесь сменить работу? — удивленно воскликнула Кендалл, но Хадсон вновь ушел с головой под воду.