Любовь одна - Инга Берристер Страница 12

Уже потом, когда Дуцкан ушел, Дороти сумела убедить себя в том, что раскрыла губы лишь для того, чтобы сказать: «Уходи». И не ее вина, что это было понято превратно — будто она хочет, чтобы он ее поцеловал. Но когда он ее целовал, уже было поздно сопротивляться.

Дороти казалось, что ее захлестнула волна жаркой чувственности — захлестнула и унесла сквозь мерцающий туман времени в прошлое. Она опять стала пятнадцатилетней девочкой, безнадежно влюбленной в парня, который был для нее полубогом, героем из прекрасной волшебной сказки. Таким далеким и неприступным, что нечего и мечтать о взаимности. Но она все равно мечтала, и эти сладостные мечты зажигали в ее юном невинном теле горячечное возбуждение, запретное, пугающее и восхитительное.

Ей было больно. Еще никто не целовал Дороти так — яростно, жестко, с какой-то презрительной горечью или, может быть, горьким презрением. Дункан навалился на нее всем телом, прижимая к стене. Такой поцелуй не будит желание и страсть. Наоборот. Но тем не менее Дороти вся трепетала от горячечного возбуждения. И ничего не могла с собой поделать. Поцелуй разбудил в ней такие свирепые, почти первобытные страсти, что ей стало страшно. Она и не думала, что в ней таится столько огня. Это было опасно. Очень опасно.

Дороти забилась в его объятиях, пытаясь вырваться, уперлась руками ему в грудь, чтобы оттолкнуть. Она забыла о том, что полотенце едва держится на ней, забыла обо всем на свете. Ее волновало одно: надо немедленно прекратить то, что сейчас происходит. Пока Дункан не понял, как ее возбуждает его поцелуй.

Но Дункан держал ее крепко. Мало того — когда Дороти дернулась, он прикусил ее за губу. Она громко вскрикнула от боли. И оба испуганно замерли.

А потом Дороти охватил озноб. Она вся дрожала. Но не от холода, а от избытка эмоций. Смутно, будто издалека, она услышала, как Дункан назвал ее по имени — потрясенно, как бы не веря. Он слизнул языком кровь, что выступила на губе у Дороти. Дороти дернулась, словно обжегшись, и почти вырвалась из его объятий.

— Дороти…

— Отпусти меня.

Дункан отпустил ее и отступил на шаг. Дороти вздохнула было с облегчением, но облегчение тут же сменилось парализующим ужасом. Она совершенно забыла о том, что полотенце держится на ней еле-еле. И теперь, когда Дункан больше не прижимался к ней, полотенце свободно скользнуло вниз. Все это произошло слишком быстро. Прежде чем Дороти успела подхватить полотенце, Дункан все же увидел ее грудь. Увидел, что ее соски напряглись и набухли. Увидел, как порозовела ее обычно бледная кожа, распаленная теперь обжигающим желанием.

Несколько секунд они стояли, глядя друг на друга. Когда первое потрясение прошло, Дороти тихо вскрикнула и подхватила упавшее полотенце. Ее руки дрожали.

— Дороти…

— Уходи, — выдавила она.

На сегодня, пожалуй хватит. Ей хотелось скорее остаться одной. И лечь спать, чтобы забыть о своем унижении.

Она повернулась спиной к Дункану и напряженно ждала, пока тот уйдет. Потом услышала, как он открыл дверь, почувствовала холодный воздух, проникший в прихожую с улицы… Он помедлил на пороге, будто ждал, что она обернется. Но Дороти не обернулась. И только когда Дункан вышел и тихонько прикрыл за собою дверь, позволила себе немного расслабиться.

Ее всю трясло. Дрожъ была такой сильной, что Дороти боялась сдвинуться с места. Она опасалась, что если сделает шаг, то просто упадет, и привалилась спиной к стене.

Губы болели. Впечатление было такое, что они все распухли. Нижняя губа саднила в том месте, где Дункан ее прикусил. Грудь тоже болела. Внизу живота остывал обжигающий, свербящий жар… А в душе остывала память о том пугающем и восхитительном ощущении, когда мужчина прижимается к тебе всем телом — жестко, напористо.

У Дороти было такое чувство, что она попала в ловушку, из которой нет выхода. Да нет, бред какой-то!.. И тем не менее была вынуждена признать, что, как говорится, «завелась». Она хотела его. Сильно, неистово…

Дороти тяжело сглотнула слюну и невольно поморщилась от боли в горле. Голова уже не болела, но зато слегка кружилась. Ее охватила какая-то странная слабость. Тело было как ватное. Мысли путались. Она была в полном смятении.

Сознание Дороти отказывалось принять случившееся. Дункан просто не мог так с ней поступить. Да, она знала, что мужчины под воздействием ярости или злости часто ведут себя странно. Они могут поцеловать женщину в наказание за что-то. Чтобы унизить, подавить ее волю. Поцеловать в знак презрения, как бы нелепо это ни звучало. Но подобные «меры воздействия» совсем не в характере Дункана. Это так на него не похоже… В детских мечтаниях она конечно же представляла себе, что Дункан целует ее. Но то были чистые и невинные поцелуи, ласковые и нежные — такие, какими по глупым ребяческим представлениям молоденькой девушки и должны быть поцелуи, исполненные жгучей страсти. Но она никогда и не думала, что кто-то поцелует ее так, как только что поцеловал Дункан. И уж конечно, она и представить себе не могла, что ее тело — еще не знавшее настоящих страстей — так распалится от этой опасной, взрывной смеси мужского желания и ярости. При одном только воспоминании об этом Дороти накрыла волна обжигающего жара. Все ее тело вдруг напряглось, как будто в предвкушении неведомых наслаждений — уже готовое к любви. Она тихонечко застонала, не обращая внимания на боль в горле…

Вне всяких сомнений, если бы дело дошло до выяснения отношений, Дункан сказал бы, что его вины в этом нет. Что Дороти сама виновата в том, что он утратил контроль над собой, что она сама его спровоцировала на это. И что ее нежелание опровергнуть обвинения явилось той искрой, которая разожгла огонь его гнева. Не чуя под собой ног, Дороти поднялась наверх в спальню. Теперь у нее болело все тело — наверное, это была реакция на эмоциональное потрясение.

Ей было трудно поверить в то, что Дункан так взволнованно обвинял ее в том, будто она крутит любовь с женатым человеком. Ведь он всегда был равнодушен к ней. А тут вдруг не поленился прийти к ней и выказать свою ненависть и презрение, которые выразились под конец в откровенной сексуальной агрессии.

Дороти была в полной растерянности. Она легла в постель и свернулась калачиком под одеялом, укрывшись почти с головой. Распухшие губы до сих пор болели, нижняя губа саднила в том месте, где Дункан ее прикусил. И все же когда Дороти вспоминала его поцелуй, то вовсе не чувствовала отвращения, которое — наверное — должна была чувствовать.

Вместо этого всю ее вновь охватил сладостный чувственный трепет. Просто безумие какое-то. Она не может чувствовать ничего подобного… Она не должна это чувствовать… Интересно, а если бы настойчивость и неистовость его поцелуя были рождены не презрением и яростью, а настоящей страстью? Что бы она почувствовала тогда?

Дороти резко оборвала ход своих мыслей. Надо быть последней дурой, чтобы находить удовольствие в таких праздных мечтаниях, не нужных совершенно никому, и прежде всего — ей самой. Потому что она знает, к чему приводит подобная глупость. К разочарованию и боли.