Селеста, бедная Селеста... - Александра Матвеева Страница 12

Его мать рассыпалась восхищенным смехом, но устремленные на меня глаза неприязненно блеснули.

— Какая вы хрупкая. Страшно смотреть, как этот медведь тискает вас. У вас, верно, не осталось ни одной целой косточки.

Она игриво погрозила Лешке пальчиком, подхватила одной рукой подол длинной оборчатой юбки и устремилась к лестнице.

— В дом, в дом! — командовала она. Я сразу пошла следом. Лешка настойчиво искал мой взгляд, но я шла, опустив глаза.

Мы вошли в дом, и он мне не понравился. Я бы не смогла объяснить причину вспыхнувшей нелюбви, но, находясь в доме, постоянно испытывала желание покинуть его. Странно, но мне казалось, что наша антипатия взаимна и дом отторгает меня.

— У нас не снимают обувь, — тем временем щебетала хозяйка. — Это некультурно.

А до такой степени затоптать некрашеный деревянный пол — культурно? — мысленно возразила я, стоя на пороге и не смея шагнуть на широкую половицу.

Лешка легко решил мою проблему. Он плечом отодвинул меня с порога, по-хозяйски уверенно ступил в дом, наступая мыском на пятки, снял кроссовки, поочередно попрыгал на каждой ноге, стаскивая носки, и уже через минуту пошлепал босыми ступнями в глубь дома, где скрылась его мать.

Испугавшись остаться одной, я быстренько скинула босоножки и почти бегом устремилась за ушедшими. Миновав коридорчик, все стены, которого были увешаны разнообразным тряпьем, я открыла дверь и оказалась на кухне. Солнце брызнуло мне в глаза через застекленную, словно веранда, стену, я зажмурилась и открыла глаза осторожно. У стены по всей ее длине помещалась стилизованная под старину широкая деревянная скамья, напротив нее — стол под новой блестящей клеенкой.

Я бросила взгляд на другую стену, уставленную различной кухонной утварью, и равнодушно отвернулась, завороженная игрой солнечных бликов на фиолетово-оранжево-зеленой поверхности клеенки.

— Папа уехал по делам. Вернется не раньше завтрашнего утра. Разумеется, эта девица тоже исчезла. Не удивлюсь, если потащилась за ним, — ябедничала Лешке его мать.

Лешка дернул плечом и обеспокоенно оглянулся. Увидел меня и сразу успокоился и заулыбался.

— Аль, ты, конечно, уже поняла, что эта девушка — моя мать. Ее зовут Мария Алексеевна.

Я коротко поклонилась. Мария Алексеевна неожиданно скопировала мое движение и рассеянно обернулась к Лешке. Клянусь, она про меня забыла и сейчас всячески старалась это скрыть. Видимо, желая устранить неловкость, она с любезной улыбкой протянула мне руку и представилась:

— Мария Истомина.

Что-то щелкнуло у меня в мозгу, и я нараспев продекламировала:

И пусть я буду снова спотыкаться,

Падать, подниматься, слезы лить.

Лучше уж любить и ошибаться,

Чем, не ошибаясь, не любить.

Это были мои первые слова с момента появления в доме. Лешкина мать остолбенело смотрела на меня, пораженная наповал звуками моего голоса. Она что, не предполагала, что я говорящая? Оказалось, однако, что Марию Алексеевну удивила вовсе не моя способность говорить. Со слезами на глазах она благодарно потянулась к моей руке.

— Вы знаете мои стихи?

— Только эти. У моей мамы есть сборник начала семидесятых. Называется как-то романтично… поэты чего-то. Простите, не помню.

— Комсомольские поэты.

— Вот-вот. Запомнилось почему-то ваше имя и эти строчки.

— Это лучшее. А сборник самый первый. Я тогда еще в школе училась.

— В доме нет ничего, кроме сыра и чипсов, — заявила Мария Алексеевна и рассмеялась.

Мне стало неловко за свое непрошеное вторжение без продуктов. Но мне и в голову не приходило, что в доме Лешкиных родителей нас ожидает голод. Я растерянно взглянула на Лешку. Он оставался спокойным.

— Я все привез. Сейчас схожу, загоню машину и принесу всю жрачку.

Так вот чем занимался Лешка все утро. Закупал еду.

— Чудненько, Лешик! Умничка. Иди-иди. Ключи от гаража в обычном месте на гвоздике. А мы с Аленькой пока поболтаем, как две подружки. — Мария Алексеевна подталкивала Лешку к выходу.

Последнее ее заявление явно встревожило моего милого, и он выходил неохотно, бросая на меня опасливые взгляды. Я взяла его за плечо.

— Пойдем, солнышко, я провожу тебя до крыльца.

Я стояла на верхней ступеньке крыльца и, обхватив обеими руками его шею, целовала Лешку. Он, в свою очередь, крепко держал меня и подставлял лицо под поцелуи. Я отпустила его, он пообещал:

— Я сейчас. — И поскакал куда-то за дом.

Я постояла на крылечке, полюбовалась садом. Он понравился мне еще больше, чем час назад. Наличие сада примиряло меня с необходимостью пребывать в этом доме.

Я решила уехать сразу после знакомства с Лешкиным отцом. Лешка привез меня показать своим родителям. Пусть смотрят, раз ему этого хочется, а потом сразу прочь.

За время моего отсутствия в кухне ничего не изменилось. Мария Алексеевна сидела там, где мы ее оставили, на скамье с краю стола. Правда, теперь она что-то пила из кофейной чашки без блюдечка.

— Это для желудка, — объяснила она в ответ на мой взгляд. — Надо пить за полчаса до еды.

А также через полчаса после и во время еды. Выдыхаемый Марией Алексеевной запах венгерского вермута очень хорошо мне знаком. Любимое вино моей мамы и единственное, которое она держит в нашем доме.

Я подумала, что, возможно, мама нашла бы общий язык с комсомольской поэтессой.

Сев на свободный конец скамейки, я опустила глаза на клеенку в ожидании обещанной беседы. Мария Алексеевна отпила глоток своего лекарства и спросила:

— Так, значит, вы девушка Лешика? Его подружка или, как это теперь называется, герлфренд?

Вопрос, в общем-то безобидный, прозвучал с интонацией, заставившей меня внимательно взглянуть на Марию Алексеевну. Ее глаза горели жадным любопытством. Горячая волна стыда и гнева окатила меня, но я сдержалась и спросила тоном благовоспитанной девочки:

— Вы спрашиваете, трахаемся ли мы с Лешкой?

Несоответствие тона и смысла фразы выдавали меня с головой, но Мария Алексеевна ничего не заметила. Она смочила глотком из чашки пересохшее горло и, поелозив на лавке, с каким-то забавным, я бы сказала, детским, цинизмом выговорила:

— Согласитесь, меня это не может не интересовать.

— Согласна, — кивнула я.

Последовавший диалог происходил с высокой скоростью. С каждой минутой Мария Алексеевна возбуждалась все больше, она подалась в мою сторону всем корпусом, вытянув шею. Ее лицо покрыли красные пятна. На меня же, напротив, накатила апатия, и к концу важнейшего в моей жизни разговора я совершенно успокоилась. Как бы там ни было, диалог позволил нам понять друг друга до конца и узнать так, как не всегда позволяет многолетнее знакомство.