Тибо, или Потерянный Крест - Жюльетта Бенцони Страница 12

Зная, что король войдет в город через ворота Святого Стефана, чтобы перед тем, как отправиться во дворец, преклонить колени у Гроба Господня, вознести Господу благодарность за дарованную победу и сложить оружие, народ теснился на пути, которым должен был проследовать Бодуэн, и толпа, собравшаяся на плоских крышах домов, была такой плотной, что казалось, будто выплеснулась волна, катившаяся по сумеречным улицам, уже покинутым заходящим солнцем. Когда на крепостных стенах затрубили трубы, возвещая о появлении государя, к небу взмыли громовые рукоплескания, оглушительный ликующий крик. И, наконец, показался он: Бодуэн держался в седле прямо и величественно, под ним был прекрасный белый арабский скакун с огненными глазами, которым он правил одной рукой, а другая покоилась на мече в ножнах, мерно ударявшихся о левый бок коня. Под сюрко [23]из серебристого шелка, украшенным гербом иерусалимских королей, — золотой крюковый крест, окруженный четырьмя золотыми же крестиками, — была стальная кольчуга, охватившая его тело от колен до плеч и продолженная наголовником и шлемом, увенчанным королевской короной. Блестящее стальное полотно оставляло на виду лишь юное властное лицо с загорелой кожей, гордым носом, волевым подбородком и большими синими глазами, сияющими так, что встретившим их взгляд простым людям, — а иногда и не только простым, — казалось, будто их коснулся взгляд самого Христа. А когда Бодуэн — как сейчас, упоенный победой, — улыбался, они отказывались верить в то, что к этому времени стало известно всем: в то, что в этом прекрасном юноше, в этом пятнадцатилетнем военачальнике, чьи отвагу и благородство солдаты не уставали восхвалять, дремлет мерзкое чудовище проказы. И они без страха приближались к нему, убежденные, что Господь Бог исправит такую несправедливость, и чудо свершится. Это чудо народ изо всех сил и призывал радостными возгласами, которыми встречал молодого государя на протяжении всего его пути.

И еще один человек не уставал призывать чудо и жаждал в него уверовать. Рядом с Бодуэном IV, также закованный в латы и с королевским щитом в руке, задумчиво ехал верхом бастард де Куртене, который никогда, ни днем ни ночью с ним не расставался. Но ему было известно, что по всему телу Бодуэна распространились темные пятна — отметины болезни, и, если она и развивалась медленно, — благодаря маслу еврейского врача? — но все же окончательно не уходила. Тем не менее вера Тибо, как и вера его короля, была истинной и пылкой. Он был полон надежды, а кроме того, существовало и еще одно обстоятельство, укреплявшее в нем великую надежду на чудесное исцеление по воле Божией: ни ему и никому другому из тех, кто приближался к Бодуэну или служил ему, болезнь не передалась. Разве это не знак? Больше того, никогда еще он не ощущал себя настолько сильным, как сейчас.

Тибо был крепким шестнадцатилетним юношей со смуглой кожей, темными волосами и проницательными серыми глазами, высокий для своих лет, как и сам Бодуэн, раздавшийся в плечах от упражнений с оружием и уже внушающий страх. Он легко мог бы со своим узким, с тонкими чертами лицом сойти за сарацина [24], если бы не цвет глаз и не явная склонность к веселью, обозначенная насмешливыми складочками в уголках рта. В самом деле, ему не досталось белокурой красоты Куртене, которой так и сиял Бодуэн, внешность он унаследовал от знатной армянки, так недолго бывшей ему матерью. Что же касается его нрава, то, хотя он был великодушным и сговорчивым, но мог и вспылить, и впасть в черную ярость и проявить жестокость, если кто-то посягнет на то, кому и чему он поклонялся. Если перечислять по порядку, то следует назвать: его короля, его Бога, его тетку Элизабет, его наставника Гийома Тирского, законы рыцарства и прекрасную землю Палестины, где раздался его первый крик. Был и кое-кто еще, но он пока точно не знал, какое место отвести этому человеку в своей иерархии и насколько его почитать. Кроме того, тот, кого Бодуэн, смеясь, называл «Тибо неверующий», и в самом деле был скрытен, не спешил открывать душу и интуитивно догадывался, что не всем в окружении государя следует оказывать доверие.

Улица была тесной, узкой, она поднималась уступами, иногда перекрытыми каменными арками. Нередко дома соединялись переходами, и Бодуэну пришлось расстаться с большей частью своей свиты. За ним смогли последовать лишь старый Онфруа де Торон, вот уже двадцать пять лет доблестно державший большой меч коннетабля, знаменосец Гуго де Жибле, щитоносец Тибо де Куртене и пять или шесть баронов. Этого было вполне достаточно: толпа, окружавшая их, мешала проехать, и надо было следить, чтобы кони не затоптали людей. Наконец, всадники прорвались, — именно таким образом, казалось, они проделали в улице дыру, — на просторную площадь перед трижды священной базиликой, которую так величественно венчал лазурный купол, чья вершина в праздник Пятидесятницы раскрывалась, чтобы небесный огонь мог проникнуть внутрь. За распахнутыми двойными дверями были видны золото, эмали и мозаики, озаренные сотнями красных свечей. Перед входом стоял патриарх, Амори Нельский, внушительного вида старик, чьи белая борода, митра из золотой парчи и пурпурная мантия, скрепленная рубиновым аграфом, напоминали изображения Бога-Отца. И хотя позади него стояли Великий магистр Ордена тамплиеров Одон де Сент-Аман и Великий магистр Ордена госпитальеров брат Жубер, а чуть поодаль — около тридцати священников и клириков в парадном облачении, он затмевал всех. Высокий, статный, набожный, славящийся своим суровым и гордым нравом, он, казалось, мог извлечь из посоха, на который опирался, сверкающую молнию. Толпа внезапно смолкла, показав тем самым, что чувствует торжественность этой минуты, — колокола-то не унимались, трезвонили вовсю! — и Бодуэн, спешившись так легко, словно его броня ничего не весила, снял увенчанный короной шлем, протянул его Тибо, откинул наголовник, показав густые, медового оттенка волосы, где русые пряди перемежались почти с совсем белыми, а затем, широко и мягко шагая, направился к патриарху и, склонившись перед ним, поцеловал кольцо на его руке.

Ласково улыбаясь, Амори Нельский обнял его за плечи и со слезами на глазах поцеловал... Нетрудно было догадаться, что он при этом думал: «Такой молодой, такой красивый, такой храбрый, такой благородный — и уже обречен на медленную, ужасную... и неотвратимую смерть». Но все же он сумел обуздать свои чувства.

— Господь благословил твое оружие, сын мой! — произнес он громким, слышным и на дальнем краю площади голосом. — Пойдем вместе, поблагодарим Его!

И, словно отец, ведущий сына, не снимая руки с плеча юного короля, патриарх вместе с ним направился к церкви. Священники последовали вслед за ними, а сопровождавшие Бодуэна бароны, спешившись, преклонили колени, чтобы присоединить свои молитвы к молитвам двух властителей Иерусалима.