Рожденный дважды - Маргарет Мадзантини Страница 12

Моя жизнь заметена снегом где-то на аллеях старого парка. Белые хлопья кружатся в свете фар. Длинные пальцы Диего переплетаются с моими, сжимают их… разговаривают со мной, клянутся мне. Это просто рука. Рука юноши, которого я почти не знаю, но она вырывает меня из непроницаемой брони моего тела. Мне кажется, что это рука мальчишки, с которым мы расстались давным-давно, который еще в детском саду дружил со мной и хотел всегда быть рядом. Теплый ветер прошлого. Незаметно смахиваю слезу, повисшую на ресницах.

Внутри больницы жарко. Родильный блок пахнет домашним уютом, свежевыстиранным бельем. В большой палате почти все кровати пустые. Мама Гойко сидит, облокотившись на подушки, смотрит в окно, на снегопад. Гойко наклоняется к ней, стискивает в объятиях. Мы стоим поодаль, он знаком зовет нас подойти.

— Hvala vam, — говорит Мирна.

— Мама вас благодарит.

Мы спрашиваем за что. Гойко пожимает плечами:

— Что дали мне работу…

Я поражена — его мама не просто похожа на леди Ди, но в самом деле красивее, чем английская принцесса. Горделивая шея, гладкая белая кожа, тонкие черты лица, ярко-синие глаза и копна золотистых волос.

Мы стоим у кровати прекрасной принцессы, матери Гойко. Какой странный день! Жизнь тасует карты, пророчит будущее, как крик петуха предвещает рассвет. Хоть в палате и тепло, у меня по спине пробегает озноб. Наверное, фотограф из Генуи это почувствовал. Он снял свою шапочку, стоит почтительно, как в церкви.

Приносят белоснежный сверток — запеленатую малышку. У нее сморщенное, слегка квадратное личико и заостренный подбородок. Она не плачет, глазенки открыты, кажется, что все уже знает. Рот у Мирны при виде дочурки открывается — будто ей, а не ребенку нужно молочко. Гойко не может сдержать слез, крупные капли катятся по его щекам. Он берет малышку за руку, смотрит на это чудо:

— Разрешите представиться, барышня, я — ваш брат Гойко… я буду вам вместо отца.

Отец Гойко совсем недавно умер от рака. У матери, к счастью, хорошая работа, она учительница начальных классов. Мирна родом с острова Хвар, хорватка, очень набожная, а Католическая церковь запрещает аборты.

Мирна кричит хриплым голосом, неожиданным у такой красавицы, чтобы Гойко не трогал новорожденную грязными руками. Тот идет к небольшому умывальнику, висящему на стене, возвращается, с рук капает. Берет сестренку, целует ее, обнюхивает. Пристраивается у кровати и, пока мать кормит новорожденную, так и сидит, положив голову на подушку, затаив дыхание, словно собака, которая боится, что ее прогонят.

Диего зарядил фотоаппарат, снимает это рождество. Мирна смущается, прикрывает грудь рукой. На соседней кровати беременная женщина заваривает терпкий малиновый чай, наливает его в эмалированные кружки и предлагает нам. Замечаю, что ноги у Мирны покрыты красными пятнами. Она ловит мой взгляд, смущенно улыбается и объясняет, что во время беременности у нее началась экзема.

Я роюсь в сумке — у меня всегда под рукой есть крем с арникой, я им часто пользуюсь, у меня то и дело трескается кожа на локтях. Предлагаю Мирне крем и свою помощь, ведь у нее на руках ребенок.

Она отказывается, не хочет, чтобы я мазала ей ноги. Я вижу, она наклоняет голову, принюхивается, — может быть, боится, что я почувствую неприятный запах от тапок, стоящих под кроватью. Но я настаиваю, и она уступает. Ее крепкие голени напрягаются, это ноги женщины, которая много работает, много ходит, сухая кожа хорошо впитывает крем. Улыбаюсь, глядя на Мирну снизу вверх, и она улыбается мне. Пытается объяснить, что уже лучше, что крем действительно чудесный. Оставляю ей тюбик, жаль только, что он неполный.

— Hoćěs li je? — говорит Мирна на своем языке.

— Что она сказала? — спрашиваю у Гойко.

— Не хочешь ли ты взять на руки малышку.

Мирна протягивает мне новорожденную, от нее исходит тепло материнского лона.

Соседка Мирны, приготовившая чай, рассказывает какую-то забавную историю, все смеются и ненадолго забывают обо мне.

Девочка похожа на старушку. Она хранит запах того колодца жизни, откуда пришла в этот мир. Над раковиной умывальника висит зеркало, я подхожу к нему — хочу увидеть себя с малышкой на руках, примериться к роли молодой мамы.

Диего стоит за спиной, фотографирует мое отражение:

— Ты хочешь детей?

— А ты?

— Очень. Только сыновей.

Он серьезный, почти грустный. Знает, что я ему не верю.

А снег все идет, перестал ненадолго и принялся сыпать с новой силой. На рынке Башчаршия торговцы лопатами расчистили мостовую у своих лавок — вдоль дороги тянется белая траншея. Шесть часов вечера, в сумерках снег становится синим, с холмов спускается дым, пахнет дровами, горящими в каминах, муэдзин поднимается на минарет для вечерней молитвы. Мы шагаем в приподнятом настроении.

Гойко уговаривает нас пойти на показ мод к знакомому стилисту. Убогий свет, югославская диско-музыка. Огромное холодное помещение напоминает зал провинциальной дискотеки. По сцене дефилируют модели — пестрые птицы с ястребиными хохолками, в открытых платьях с множеством блестящих пайеток. От холода тело у девушек покрыто гусиной кожей. Зрители — случайная публика, такое впечатление, что с улицы созвали людей, которые шли с работы: плохо одетые, в грязных сапогах, с мокрыми зонтами, брошенными под ноги на пол. Стилист, друг Гойко, — гладко выбритый толстячок в черной майке-сетке с крупными ячейками — кланяется зрителям до самой земли, как Мария Каллас.

На улице мы не можем удержаться от смеха — ни дать ни взять озорные школьники. Я иду по снегу, покачивая бедрами, подражая этим бедным закоченевшим моделям. Диего фотографирует, падает к моим ногам, как будто я — звезда подиума, кричит, что тоже хочет майку-паутину. Гойко называет нас krastavci, говорит, что мы — два пьяных огурца. Злится на нас за то, что мы «спелись», за то, что вытворяем глупости. У него снова портится настроение. Резкий, ворчливый, он вышагивает впереди в куртке, подбитой кошачьим мехом.

Мы оказываемся в одном из андеграунд-кафе. Если бы не сливовица, можно было бы подумать, что мы в Лондоне: художники с длинными седыми волосами, пожелтевшими от никотина, в сопровождении призрачных девиц: они ходят враскачку, с полуприкрытыми глазами, веки у них густо подведены черным и похожи на блестящие раковины мидий. Свет то вспыхивает, то гаснет, играет тяжелая музыка белградской рок-группы «Екатарина Велика». Кажется, что толчки идут из недр земли и заставляют содрогаться столы, пепельницы, пустые стаканы. Гойко знакомит нас со своими друзьями: Драгана работает на гостелевидении, умеет подражать разным голосам, ее парень Боян — актер пантомимы, Зоран — адвокат с серьезным и немного рябым лицом и Младен, художник, который учился в Милане в Академии Брера. Захваченный водоворотом друзей, Гойко куда-то исчезает.

Диего встает около меня на колени:

— Что закажешь, крошка?