Дети гламура - Наталия Ломовская Страница 10

Юлька задумалась, покусала конец ручки и приписала внизу «целую». Но даже с этим дополнением письмо не потянуло больше чем на полстраницы. Надо было писать поразмашистей. Мало, ну да что ж теперь! И это пришлось из себя выжимать с муками. Но не написать нельзя — а то еще маман затрещит крыльями и поедет в столицу искать свою пропащую дочь. Она на это способна. А писать простыми предложениями, в предельно ясных выражениях о своей непростой жизни было трудно.

Хотя все написанное в письме было правдой. Лавров позвонил Юле на следующий же вечер. Пригласил в кафе. Она не ломалась, не упиралась — просто и весело объяснила, что не может каждый день объедаться, как вчера, предложила выпить где-нибудь кофе. Вечер затянулся — они зачем-то пошли в кино. В конце фильма Юля расплакалась.

— Ты что? — испугался Лавров.

— Это очень хороший фильм, — трогательно шмыгая носом, поведала Юля. — Он мне очень понравился. А тебе?

— Н-не знаю… Наверное, да. Понимаешь, мне фильм показался… чуточку старомодным. Любовь к призраку — эту тему уже сто раз обсосали. А вообще ты права. Есть что-то удивительно трогательное во всех этих фильмах про печальных одиночек, про гулянья по крышам и про бессмертную любовь…

— Я знала, что ты меня поймешь, — виновато шмыгнула носом Юля.

Слезы красили ее. Губы припухли, глаза блестели, тушь слегка размазалась, и вид у нее стал очень естественный, очень забавный — как будто она только что проснулась.

С тех пор они встречались с Дмитрием почти каждый вечер. Пили кофе, ходили в кино и в театры… Почтили своим присутствием даже «Геликон-оперу». Юля резко осудила поведение леди Макбет Мценского уезда и посочувствовала мадам Баттерфляй. Она была неподражаема. Она была наивной, и умненькой, и яркой, и спокойной, и на дне ее души — казалось Лаврову — он видел собственное отражение.

И вот еще что. Об этих встречах никто не знал. Обаяние тайных свиданий, назначаемых в маленьких кофейнях, короткие рукопожатия над «Тирамису», горько-сладкие поцелуи! Нет, поцелуев не было. Как-то не доходило до них. И это Лаврову тоже нравилось! Он не был озабоченным, он ценил и любил то, что происходит между мужчиной и женщиной, но не мог не признаться себе в том, что этот сакральный акт за последние годы как-то… скажем, обесценился. Плотская любовь стала не только результатом непреодолимого влечения, а способом выразить дружбу, признательность, благодарность, симпатию. А у него вот как раз и было непреодолимое влечение, его именно и тянуло к Юле! И он ведь намеревался, предполагал и собирался, он ведь ждал — придет вечер, наступит удобный момент, и он поцелует ее, а дальше все будет как обычно…

Но потом наступал вечер, наступал тот самый «удобный» момент, а он мог только смотреть на нее, позволяя те маленькие знаки внимания, что отвоевал в безмолвной борьбе — брать ее за руку, целовать эту тонкую, полупрозрачную кисть, время от времени — случайное прикосновение, тактильный знак внимания! — дотрагивался до ее плеча, до талии, до волос. И эти легкие касания, которых она, скорее всего, даже и не замечала, горели в его крови каждой ночью, заставляли ворочаться с боку на бок, сминая простыни, и повторялись снова в бредовом полусне.

Но на самом деле то, что представлялось Дмитрию наваждением, было тонкой и умелой игрой. Игра на грани наваждения — вот как можно это было назвать, потому что все в ней основывалось на женской интуиции, на тончайшем чутье. Что сказать в ту или иную минуту? В ответ на какую шутку свойски улыбнуться, а в ответ на какую — промолчать, потупившись, покраснеть самой и вогнать в краску неудачливого шутника? Когда выглядеть обиженной, испуганной, загадочной, веселой, печальной, ироничной, бесшабашной? Влюбленной, наконец?

— Ну ты даешь, Юлька, — говорила Жанна. — Где пропадаешь-то вечерами? Нашла кого-нибудь?

— Пока не знаю, — опускала ресницы Юля. — Если что-то серьезное будет — обещаю, ты узнаешь про это первой.

Своих истинных чувств Юля не хотела обнаруживать даже перед единственной подругой. Один раз раскроешься, другой — а там, пожалуй, войдет в привычку и сядешь в галошу. А это не лучшее место для серьезных девушек!..

На самом деле ситуация внушала ей нешуточные опасения. Игра затянулась. Она слишком переборщила с имиджем неприступной крепости. Со дня на день жертва могла либо почувствовать ее утомление от взятой на себя роли и пойти на приступ, превратившись в охотника, либо, убедившись в неприступности штурмуемой башни, повернуться и уйти, найти себе кого-нибудь посговорчивей. Этого допустить было нельзя.

— Он на мне женится, — шептала Юля, когда оставалась в одиночестве. — Я не могу его упустить, не могу его потерять. То, что я нашла его, встретила, то, что он обратил внимание именно на меня, когда вокруг полно смазливых барышень, — это чудо. Это настоящее чудо, Господи, спасибо тебе! И если я прощелкаю — жизнь просто кончится. Но что ж я могу сделать? Как? Пусть он только не слишком боится брака, пусть мне только удастся довести его до алтаря, а там…

Дмитрий боялся пресловутых брачных уз не больше и не меньше, чем любой другой мужчина. На него не лег отпечаток первого неудачного брака, тем более что неудачным его можно было назвать только для покойной супруги. Ему-то в результате досталось неплохое наследство. Но дело было даже не в этом. Теперь, вспоминая о Вере, о требовательной, жесткой, но наедине с ним нервной и плаксивой Вере, он не думал о ней как о жене и о женщине. В блеске Юлиной красоты и обаяния те чувства — если они и были когда-нибудь — выцвели, померкли, были пересмотрены и отвергнуты, как плохо снятый фильм, как бездарная повесть. И в эту же корзину полетели и жалость, и вина, и надежда на прощение, все, чем так мучительно и так прекрасно бывает человеческое бытие…

Лавров неоднократно пытался подарить что-нибудь своей возлюбленной. Он знал, как беден ее быт, знал, что она живет с Жанной в коммунальной квартире, питается бог знает как… То, что Юля не так давно заключила выгодный для себя контракт, ему в голову не приходило. То и дело он покупал какую-нибудь вещицу, которая, по его мнению, была достойна Юли, и все эти вещицы неуклонно возвращались к нему с изъявлениями глубокой признательности, но без объяснений причин отказа. Только один раз эта непонятная девушка снизошла до того, что пояснила: мол, не пристало молодой девице, волей судеб заброшенной в чужой столичный город, принимать от мужчины такие дорогие подарки. Конечно, выразилась она не столь напыщенно, но в ушах Дмитрия, которого умилила и поразила такая старомодная воспитанность, это заявление прозвучало именно так. Если бы он знал, сколько сил стоило Юле не закончить свою тронную речь словами «если он ей не родственник и не жених…». Это было бы прямым намеком, после этого Дмитрий наверняка бы сделал ей предложение, но она боялась его спугнуть.

Кое-что она все же взяла — зонтик, который он купил ей, когда во время прогулки пошел дождь. Зонт был дорогой, от английской фирмы, и Димка, заскочив из кафе, где они надеялись переждать непогоду, в шикарный бутик, понадеялся, что ему удастся выдать покупку за грошовую турецкую подделку. Номер удался — когда после театра Юля стала возвращать ему зонт, он замахал руками, заявил, что женский зонтик ему не нужен, что она конечно же может оставить себе эту ерунду без ущерба для самолюбия… Посмеиваясь в душе над его забавными ухищрениями, Юля рассыпалась в благодарностях, словно он подарил ей дачу на Лазурном берегу.