Шанс - Александръ Дунаенко Страница 10

Но я просился. И не только грузчиком. Часто меня узнавали. – А! – а-а!.. – говорили, – диктор! Радостно пожимали руки. Весело смеялись моей шутке насчёт какой-нибудь работы. Потом, когда на конкретный вопрос приходилось всё-таки отвечать – разводили руками: извините… мы бы рады, но…

В общем не получалось у меня никак с трудоустройством. Сейчас таким ситуациям есть модное объяснение: не формат. И куда же мне теперь со своим форматом? Вешаться, что ли?

Сидел я как-то в своём подвале на ободранном диванчике, думал, думал…

И подумал – А чёрт с ними, с яйцами! Что тут, в подвале, не человек, что там, в мерзликинских апартаментах, без яиц – вообще, неизвестно, кто… Может, правда – отрежут мне яйца и придёт ко мне великая мудрость, не отягощённая, не осложнённая никакой вредной посторонней тематикой. И напишу я, за компьютером и при хорошем питании великую книгу. А то и статую изваяю. Богиню с одной рукой. А то безрукие уже были, с руками и с веслом были. А я сделаю с одной рукой, чтобы она той уцелевшей рукой себе стыд прикрывала.

Такую статую не западло будет и в Российской Государственной Думе выставить. И голая – ровно настолько, чтобы искусство обозначить, и, в то же время, на том месте, куда все смотрят – рука. Значит, есть у человека стыд. А, если к её голове ещё и косу присобачить – длинную такую, то куда там до нас Украине!..

А вдруг, когда у меня яиц не будет, ко мне творческие мысли перестанут приходить?

Нет… Лучше об этом не думать…

Где-то у меня был телефон этого лысого козла. Мог выкинуть от злости. Никак не мог подумать, что докачусь-таки до такого безумства…

Вылез по лесенке из своего погреба. Прикрыл за собой тяжёлую гаражную дверь и пошёл искать телефонный автомат. У всех давно мобильники, только я, как будто заблудился из прошлого века.

Когда судьба, то всё складывается, как по нотам. В раздолбанной будке висел новенький телефон-автомат Казтелекома. Он просил карточку. И у меня была карточка. А по ту сторону телефонной линии уже находился, как будто только этого и ждал, мой будущий компаньон Борька Мерзликин. Который даже нисколько не удивился моему звонку.

Борька не скрывал радости по поводу радикального изменения моих настроений. И трудно было понять, что его больше веселит – то ли, что удастся ему, наконец, исполнить специфическое желание супруги. То ли – что мне отрежут яйца.

Нет такого мужа, который бы спокойно мог переносить даже самые невинные увлечения лучшей своей половины.

Уж лучше тяжкий груз греха, ответственности пусть ляжет до хруста в коленях на наши мужские плечи.

Потому-то мы и живём меньше.

Потому что много есть в нашей мужской жизни переживаний, про которые даже не расскажешь в церкви святому отцу.

А ничего так пагубно не сказывается на здоровье, на долголетии, как запёкшаяся на сердце, невысказанная драма. Случается, что репертуар тайных историй может превысить рамки обычного театрального сезона. И каждая такая пьеса, за редким исключением, обходится какими-нибудь жалкими одним – тремя актами.

Чего уж после этого жаловаться на неожиданный инфаркт? Или на лопнувший в мозгах сосудик?

Смахните, женщины, горькую слезу, когда провожаете в последний путь своих преждевременно ушедших из жизни мужчин. Они заслужили свою короткую жизнь.

А вы – жизнь после их смерти.

И вот Этот День наступил. Борька прислал за мной машину. Постучал его шофёр в железную гаражную дверь, ещё ни свет, ни заря.

И куда только все так торопятся?

Выходить не хотелось. Всё казалось – сон это. Проснусь – а вокруг моё тихое безоблачное прошлое. Когда были у меня дом, работа, семья.

Ладно. Буду собираться. Семьи теперь уже точно, не будет. Работу мне в моём возрасте уже нигде не найти, а вот угол какой-никакой для проживания оставшегося жизненного ресурса, может быть, себе выстрадаю.

Для операции определили меня в лучшую капиталистическую клинику Актюбинска. Одноместная палата, телевизор на стенке с экраном в полтора метра, климат-контроль.

Как в насмешку – медсёстры все, как на подбор – молоденькие красавицы. В просвечивающих белых халатиках на голое, с красивым бельём, тело.

Готовили к операции недолго. Или мне уже так показалось? Ну, в общем, на скорую руку эти гестаповцы взяли у меня анализы, зачем-то промыли кишечник. Вечерком, на сон грядущий, прислали медсестричку для последнего эротического развлечения. Она должна была мне побрить яйца и все прилегающие к ним окрестности.

С грустью я смотрел на вздыбившийся от прикосновения нежных девичьих рук пенис. – Всё, – думал – никогда ему уже стоя на женщину не посмотреть. А лёжа – лучше уж и не высовываться. Вообще трусы нужны мужчине для того, чтобы скрывать свой провисший, как ватерпас, мужской признак. Жалок и убог он в своём отрешённом, философском состоянии.

Когда же пенис восстал и приготовился к победам и праздникам, то всякие драпировки только мешают представить его, а с ним и его владельца, в самом лучшем свете.

Вот вам не приходило в голову, почему у всех мраморных Аполлонов их самый стыд и срам обязательно прикрыт каким-нибудь листиком? Да, именно потому, что выглядят они в тот момент не лучшим образом. Потому что, действительно, есть чего этим Аполлонам стыдиться.

А почему нет никакого распространения в мире мужских изваяний, чтобы у них присутствовала ярко выраженная эрекция? Ведь не вопрос, что широкой публике был бы гораздо любезнее Аполлон Восставший, нежели тот же самый бог, но пребывающий в раздумьях и нерешительности.

Да всё потому, что истинный художник не жаждет сиюминутного успеха. И ему не нужен восторг этой самой «широкой» публики. Отвались у статуи приделанный ей солидный инструмент, и с ним отхлынет, отвалится и значительная часть поклонников таланта осмелевшего автора. Останется элита, избранные.

И потом – художник создаёт свои произведения для вечности. Переживёт ли статуя со своим, беззащитно выступающим скандальным предметом, землетрясение, или хотя бы один день Помпеи?

Во времена природных и исторических катаклизмов не только члены – головы на каждом шагу отваливались.

Поэтому со всех сторон удобнее – листик. Он и для элиты и для вечности.

Думал я так, а сам в это время с медсестричкой шутил, говорил ей комплименты. В той больнице у них, даже у медсестёр, очень хорошая зарплата, так что у них, видимо, входит в обязанность хихикать на шутки пациентов.

Может, я стал чересчур придирчив, и у меня правда в тот вечер получалось острить?

Но День настал. Я всё-таки думал, что произойдёт всё-таки что-нибудь, что счастливым образом изменит наметившуюся ужасную линию моей судьбы.