Рабыни дьявола - Жюльетта Бенцони

Рассвет был серый и отвратительный, мокрый ноябрьский рассвет, пронизанный непрерывным мелким дождем, который проникал везде и уже много дней заливал Париж. В желтоватом тумане раннего утра старая богадельня Бисетр, с ее большими крышами, высоким порталом и строгой геометрией зданий, вновь обрела призрачное изящество былого. Туман обволакивал трещины в стенах, разбитые коньки крыши, окна без стекол, черные потеки вокруг вывалившихся камней, всю эту проказу здания, когда-то королевского и предназначенного для возвышенного милосердия, отныне обреченного быть самым гнусным созданием правосудия с тех пор, как в 1796 году сюда перевели из Лятурнели предварительную тюрьму для галерников. Здесь было последнее прибежище отверженных, преддверие ада, подобно Консьержери, ведущему на эшафот, откуда уходили на смерть не такую быструю, но более подлую, ибо вместе с жизнью в жертве убивалось человеческое достоинство.

Обычно зловещий дом, заброшенный на холме посреди пустыря, мог похвастаться тишиной и безлюдьем, но сегодня, несмотря на ранний час, волнующаяся шумящая толпа кишела под облупившимися стенами, источая мерзкую радость и нездоровое любопытство, толпа, всегда казавшаяся одинаковой, собиравшаяся тут четыре раза в год, чтобы присутствовать при отправлении «Цепи». Это был тот же человеческий сброд, который, предупрежденный неизвестно какими тайными знаками, всегда толпился вокруг эшафота в дни казней, своеобразная ассамблея знатоков, пришедших на изысканный спектакль и не скрывавших получаемого наслаждения. Они колотили в запертые двери богадельни, как нетерпеливые зрители стучат ногами в театре, требуя начала представления. Марианна с ужасом смотрела на это отвратительное сборище.

Закутавшись с головы до пят в большой черный плащ с капюшоном, она стояла возле развалившейся стены какой-то лачуги с ногами в грязи и мокрым лицом рядом с пожевывавшим ус Аркадиусом де Жоливалем.

Он хотел избавить Марианну от готовившегося трагического зрелища и до последней минуты пытался ее переубедить. Безуспешно. Упорствуя в своем любовном паломничестве, молодая женщина хотела шаг в шаг следовать по Голгофе любимого человека, непрерывно повторяя, что в пути может возникнуть внезапная возможность бегства и ее ни в коем случае нельзя упустить.

– Пока эшелон находится в пути, – не в первый раз заметил Аркадиус, – шансы на бегство сведены к нулю. Они скованы все вместе группами по двадцать четыре, и перед отправкой их тщательно обыскивают, чтобы удостовериться, что ни у кого нет ничего, чем можно было бы перепилить цепь. Затем, охрана очень строгая, и если кто-нибудь вопреки всякой логике попытается бежать, он будет… убит на месте.

На протяжении долгих дней, предшествовавших этой отправке, Аркадиус подробно узнал все, что касается каторги, как проходит там жизнь, особенности и характерные свойства предстоящего путешествия. Переодевшись бродягой, он посещал худшие притоны Сите и заставы Комба, часто оплачивая выпивку, меньше спрашивая и больше слушая. И, как он уже предупредил Марианну, удостоверился, что побег должен быть подготовлен очень тщательно, вплоть до самых мельчайших деталей. Он не скрывал от своей подруги, что сомневается в ее выдержке перед лицом грубой действительности, которая ожидает Язона, и советовал ей ехать прямо в Брест и ожидать там, предприняв некоторые меры, в то время как сам он будет следовать за партией на всем ее пути. Но Марианна не хотела ничего и слышать: с момента, как Язон покинет Бисетр, она хочет сопровождать каждый его шаг. Ничто не заставит ее отступить!..

Жоливаль с досадой окинул взглядом унылый пейзаж, где начинали дымить трубы редко разбросанных домов. В стороне от толпы несколько сумрачных фигур держались у дороги, своим боязливым, неуверенным поведением показывая, что они – жены, родственники, друзья тех, кого сегодня увезут. Одни плакали, другие, как сама Марианна, с обращенными к богадельне лицами, с окаменевшими, промытыми уже иссякшими слезами чертами, с расширившимися глазами, безмолвно ожидали…

Вдруг толпа взвыла. С душераздирающим скрипом тяжелые ворота отворились… Показались конные жандармы, сгорбившиеся под стекавшими с полей их треуголок потоками, и стали лошадьми и ударами ножен разгонять шумевшую толпу. По телу Марианны прошла дрожь, она шагнула вперед… Но Жоливаль быстро схватил ее за руку и решительно удержал.

– Останьтесь здесь! – с невольной суровостью сказал он. – Не подходите туда!.. Они пройдут около нас.

Действительно, встреченная взрывом жестокой радости, криками, ругательствами, насмешками, показалась первая повозка… Она представляла собой длинную телегу на громадных, окованных железом колесах, снабженную по всей длине двойной деревянной скамьей, на которой заключенные сидели спина к спине по двенадцать человек с каждой стороны, со свисающими ногами, удерживаемые на высоте живота грубой решеткой. У всех этих людей шеи были закованы. Они носили треугольные, наглухо заклепанные железные ошейники, соединенные короткими цепями с толстой основой, тянувшейся во всю длину телеги цепью, конец которой скрывался в ногах стоящего с ружьем надсмотрщика.

Таких повозок оказалось пять. Ничто не защищало заключенных от дождя, уже промочившего их одежду. Для путешествия их облачили в тюремную форму, полосатую и рваную, чтобы в случае бегства любой мог распознать каторжника.

Со сжавшимся сердцем смотрела Марианна на проплывавшие мимо нее бледные, истощенные бородатые лица с горящими ненавистью глазами, изрыгающие ругательства и проклятия или распевающие непотребные песни. Все эти закованные люди имели вид дошедших до крайней степени нищеты. Они дрожали от холода под ледяным дождем. Некоторые, самые молодые, с трудом удерживали слезы и начинали их проливать, когда сквозь туман появлялось скорбное лицо кого-нибудь из близких.

На первой телеге молодая женщина узнала исполненного презрительного равнодушия, в котором среди богохульств и стонов других было что-то гордое, Франсуа Видока. Он скользил по возбужденной толпе пустым взглядом, сразу оживившимся, когда он заметил бледное лицо Марианны. Она увидела, как он слегка улыбнулся и кивком головы показал на следующую повозку. В тот же момент Жоливаль сжал ей руку и не отпускал больше.

– Вот он! – прошептал виконт. – Четвертый от лошадей.

Но Марианна уже сама увидела Язона. Он сидел между другими, выпрямившись, с полузакрытыми глазами и суровой складкой сжатых губ. Безмолвный со скрещенными на груди руками, он казался нечувствительным ко всему, что происходило вокруг него. Видно было, что это человек, который не хочет ничего ни видеть, ни слышать, замкнувшись в себе, чтобы лучше сохранить жизненные силы и энергию. Разорванная в лохмотья одежда едва прикрывала его широкие плечи, и через многочисленные дыры проглядывала смуглая кожа, но он, казалось, не ощущал ни холода, ни дождя. Посреди беснующейся своры, откуда в бессильной злобе тянулись кулаки и искаженные рты изрыгали грязные ругательства, он оставался неподвижным, словно каменная статуя, и Марианна, готовая уже позвать его, не решилась это сделать, когда он проехал мимо, не заметив, что она находится в толпе.