Век амбиций. Богатство, истина и вера в новом Китае - Эван Ознос Страница 56

Не проводить сравнений между политическими системами Ближнего Востока и нашей страны. В СМИ имена лидеров Египта, Туниса, Ливии и других стран не должны появляться рядом с именами китайских лидеров.

“Арабская весна” сильно взволновала китайские власти. “Из искры, – говорил Мао, – может разгореться пожар”. Легко было переоценить силу технологий, но она, очевидно, помогла противникам авторитаризма. Другая причина недовольства партии была философской: та часто утверждала, что жителей развивающихся стран больше интересуют преуспевание и стабильность, чем “западные фантазии” о демократии и правах человека. Теперь, когда арабский мир выступил за демократию и права человека, говорить такое стало труднее.

Некоторые правители, например король Иордании, в ответ на “Арабскую весну” пообещали реформы. Власти Китая действовали иначе. Из распада Советского Союза они извлекли урок: вышедшие из-под контроля манифестации ведут к перевороту. Политбюро велело У Бан-гуо, одному из главных консерваторов, напомнить стране о “пяти ‘нет’”: в Китае нет и не будет оппозиционных партий, альтернативных принципов, разделения властей, федерализма и полномасштабной приватизации. “Если мы будем колебаться, – заявил У в Пекине на встрече с тремя тысячами законодателей, – государство провалится в бездну”.

В субботу 19 февраля на заграничном китайском сайте появился анонимный призыв: собраться в тринадцати китайских городах на следующий день, в два часа дня, и “пройтись, держа в руках цветок жасмина”. Правительство мобилизовало десятки тысяч милиционеров и агентов госбезопасности на случай беспорядков. Газета НОАК “Цзе-фанцзюнь бао” предупредила о “бездымной войне”, ведущей к “вестернизации и расчленению страны”.

В назначенный час городские власти Пекина пресекли возможность обмениваться текстовыми сообщениями. Большинство пришедших были иностранными журналистами. У “Макдоналдса” в торговом районе Ванфуцзин собралось сотни две китайцев, но было невозможно понять, кто из них манифестант, кто милиционер, а кто зевака. В толпе я, к своему удивлению, заметил Тан Цзе, молодого националиста из Шанхая. “Просто захотелось посмотреть. Я думал, будет больше интересного. Я не предполагал, что не придет никто, кроме репортеров. Мы сделали фотографии журналистов, – Тан рассмеялся. – Не случилось революции”.

За три года, что я его знал, Тан защитил диссертацию и превратил патриотизм в профессию: когда его видеоролики разлетелись по Сети, Тан нашел единомышленников вроде Жао Цзиня, открывшего сайтAnti-CNN.com. Теперь Жао открывал продюсерскую компанию, и Тан переехал в Пекин. Они назвали ееApril Media (m4) – от месяца, когда поднялись на защиту олимпийского факела. Они переводили статьи с китайского на английский и наоборот, записывали видеоролики и лекции и стремились “представить… более объективный взгляд на мир”.

Через пару часов Тан Цзе услышал, что активисты сняли на видео у “Макдоналдса” необычную сцену: в толпе на короткое время появился посол США Джон Хантсмен-младший. Посол настаивал, что это совпадение (было время обеденного перерыва), но для китайских националистов его визит стал доказательством того, что США хочет спровоцировать “Жасминовую революцию”. На видео человек спрашивает Хантсмена: “Вы хотите увидеть Китай погруженным в хаос?” Посол ответил, что нет, и постарался быстрее уйти. Тан увидел в этой записи задатки хита, правда, пришлось потрудиться, накладывая субтитры и добавляя комментарии:

Конечно, у Китая много проблем. Но мы не хотим быть вторым Ираком! Мы не хотим быть вторым Тунисом! Мы не хотим быть вторым Египтом! Если нация погрузится в хаос, разве Америка и так называемые реформаторы будут кормить 1,3 миллиарда человек? Не нужно тут все на-хрен портить!

Когда он закончил, было три часа ночи, и, прежде чем опубликовать видео, Тан помедлил: его сайт уже получил официальное предупреждение – не комментировать события на Ближнем Востоке. “Но я подумал, что это нужно опубликовать, – сказал Тан. – Любое медиа, заполучившее такого рода материал, поняло бы, что это успех”. Тан нажал кнопку. К концу дня Министерство иностранных дел КНР жаловалось на Хантсмена, а Тан отвечал на звонки репортеров из Солт-Лейк-Сити, родного города посла.

На следующей неделе я навестил Тан Цзе в новом кабинете в офисном здании недалеко от Олимпийского стадиона. Тан выглядел воодушевленным. Правда, пока он не нашел жилье в Пекине и поэтому спал на разбитом диване в кабинете. Офис был обставлен в духе “ИКЕА” (я наблюдал такое в штаб-квартирах многих китайских стартапов), а на стенах висели вдохновляющие плакаты: знамена на ветру, урожай на полях. Девизом компании было: “Наше время. Наша надежда. Наша история. Наша вера”.

Мы спустились в кафетерий. Я упомянул, что познакомился с Хань Ханем, писателем и предпринимателем, почти ровесником Тана. Тот фыркнул: “Он слишком прост, иногда даже наивен. Замечает некоторые проблемы, но это очень поверхностные наблюдения. Он только говорит что-то вроде ‘Правительство – плохое’”. Я возразил, что сайт Тана рассказывает во многом о том же – о коррупции, загрязнении окружающей среды, необходимости политических реформ, – но у Тана был другой взгляд: “Разница между нами и Ханем в том, что мы пытаемся быть конструктивными. Например, он рассказывает о коррупции и высоких ценах на жилье, и люди возмущаются. А мы говорим – давайте решать эти проблемы постепенно”.

Несмотря на неуспех “жасминовых” манифестаций, организаторы призвали повторить попытку в следующие выходные: “Китайский народ должен сам бороться за свои права”. Они потребовали, чтобы партия обеспечила независимость судов, боролась с неравенством и коррупцией, а если она не в состоянии это сделать, то – “освободить подмостки истории”. В лозунгах практические пожелания – “Мы хотим работу, мы хотим жилье!” – соединялись с абстракциями: “Мы хотим справедливости, мы хотим правосудия!”

Несколькими годами ранее китайские студенты сыграли ключевую роль в подъеме национализма. Теперь высказывалась другая их часть. Студенты в Сеуле, Париже, Бостоне и других местах писали воззвания в поддержку “Жасминового движения”, посвящали ему блоги, страницы и записи в “Фейсбуке”, “Гугле” и “Твиттере”. Они призывали “уволенных рабочих и жертв принудительного выселения участвовать в демонстрациях, выкрикивать лозунги, отстаивать свободу, демократию и политические реформы, положить конец однопартийному правлению”.

Вне Сети, однако, признаков активности оппозиции заметно не было. Власти решили не рисковать. В назначенный день на улицы вышли сотни милиционеров в штатском и в форме. Спецназовцы держали наготове собак и автоматы. Иностранным журналистам заранее посоветовали держаться подальше, но кое-кто из них все равно пришел. Стивена Ингла, репортера “Блумберг”, милиционеры повалили на землю, тащили за ногу и били по голове. Оператора пинали в лицо. Когда у МИДа потребовали расследования, представительница министерства прямо сказала, что если журналисты пытались “вызвать беспорядки”, то “никакой закон не может их защитить”. Протест сошел на нет. В качестве последней попытки организаторы призвали просто прийти в “Макдоналдс” в назначенный час и заказать набор № 3.

Впервые за долгое время начались карательные операции. Люди, которые высказывались в поддержку манифестаций, исчезали – по крайней мере на время. Некоторые открывали двери звонящему и пропадали, других затаскивали в машину. Утром 13 апреля 2011 года в аэропорту Шоу-ду художник Ай Вэйвэй стоял в очереди на рейс в Гонконг. Его отозвали в сторону. Милиционеры явились в дом сына Ая, жившего с матерью недалеко от мастерской. В другом районе Пекина репортера Вэнь Тао, часто снимавшего Ая, силой усадили в черный седан. Троих ассистентов Ая задержали.