Путь к процветанию. Новое понимание счастья и благополучия - Мартин Селигман Страница 41

Такие психиатрические диагнозы, как «военный невроз» и «боевая психическая травма» {1}, известны со времен Первой и Второй мировых войн. Но сегодняшним представлениям о психологическом ущербе от военных действий положила начало не война, а наводнение. Ранним утром 26 февраля 1972 года в угольном регионе Западной Вирджинии прорвало дамбу на реке Буффало-Крик, и через несколько секунд полмиллиона тонн воды и грязи обрушились на жилые дома в долине Аппалачей. Кай Эриксон, сын прославленного психолога Эрика Эриксона, написал об этом бедствии замечательную книгу {2} Everything in Its Path, которая была издана в 1976 году. Она отразила поворотный пункт в представлениях о психологической травме. Эриксон сформулировал то, что в «Диагностическом и статистическом руководстве» Американской психиатрической ассоциации стало критерием диагностирования посттравматического стресса и начало широко (некоторые считают, «беспорядочно») и немедля применяться в отношении ветеранов вьетнамской войны. Послушайте выживших в трагедии Буффало-Крик в изложении Эриксона-младшего.

Уилбур, его жена Дебора и их четверо детей смогли спастись {3}.

Почему-то я открыл входную дверь, посмотрел вверх вдоль дороги – и увидел ее приближение. Совсем как огромная черная туча. Было похоже, что высота воды достигала трех с половиной – четырех с половиной метров…

Вот, а дом моего соседа стоял поблизости, только ниже по течению… Вода приближалась медленно, но жена с младшей дочкой – тогда ей было около семи – еще спали, остальные дети были на втором этаже. Я страшно закричал, и жена отреагировала моментально… Не знаю, как она умудрилась так быстро собрать девочек: она словно взлетела туда прямо в пижаме, вытащила их из кроватей и мгновенно оказалась внизу…

Мы побежали вверх по склону… Жена с девочками проскочили между [железнодорожными] цистернами, я с младшей дочкой пролез под ними, потому что времени совсем не оставалось… Оглянувшись, я не увидел нашего дома. Его не смыло, нет. Он был разрушен, а обломки унесло на расстояние четырех – пяти участков от того места, где он только что стоял.

Через два года после катастрофы Уилбур и Дебора описывали свои психологические шрамы, явные признаки посттравматического стресса. Во-первых, Уилбур вновь и вновь переживал драму во сне:

Причина моей проблемы в том, черезо что я прошел на Буффало-Крик. Все возвращается ко мне во сне каждую ночь. В этих снах я все бегу и бегу от воды, все время. В снах все это происходит снова и снова…

Во-вторых, в психологическом смысле Уилбур и Дебора словно оцепенели. Аффект притупил их чувства, и они стали эмоционально анестезированными – бесчувственными к горестям и радостям окружающего их мира. Уилбур говорит:

Я даже не поехал на похороны, когда умер мой отец [через год после наводнения]. До меня не дошло, что он ушел навсегда. И сейчас, когда кто-то умирает, это не трогает меня так, как до катастрофы… Меня не тронуло даже то, что не стало отца, что я никогда его больше не увижу. Я не чувствую больше того, что когда-то чувствовал по отношению к таким вещам, как смерть. Она не волнует меня, как раньше.

А вот что говорит Дебора:

Я не занимаюсь детьми. Совершенно перестала готовить. Ничего не делаю по дому. Просто не хочу ничего делать. Не могу спать. Не могу есть. Тянет наглотаться таблеток, лечь в постель, уснуть и не просыпаться. Мне нравился мой дом, моя семья. Но за их исключением, всё в жизни, что меня хоть как-то интересовало, оказалось разрушено. Я любила готовить. Любила шить. Мне нравилась работа по дому. Я постоянно что-то делала, постоянно что-то улучшала в нем. Теперь же подошла к черте, за которой это не значит для меня абсолютно ничего. Почти три недели не готовила горячей еды и не кормила детей.

В-третьих, у Уилбура появились симптомы тревожного расстройства, включая гипернастороженность и фобии в отношении событий, напоминающих ему о наводнении, таких как дождь и предполагаемое ухудшение погоды:

Я слушаю новости, и если предупреждают, что надвигается буря – всё, я не могу спать. И даже не ложусь. Говорю жене: «Не раздевай девочек, пусть ложатся и спят в одежде. Если я увижу, что что-то происходит, то разбужу вас заранее, и успеем убежать». А сам не ложусь. Сижу всю ночь.

Нервы беспокоят. Каждый раз, когда дождь или сильный ветер, я места себе не нахожу. Хожу туда-сюда. Стал таким нервным, что покрылся сыпью. Теперь вот ставят уколы…

Еще Уилбур страдает от вины выжившего:

Тогда, Боже, я услышал, как кто-то меня зовет, оглянулся и увидел миссис Констабл… Она держала на руках своего ребенка и кричала: «Эй, Уилбур, спустись и помоги мне; не можешь помочь мне – возьми ребенка»… Но у меня даже мысли не было вернуться и помочь ей. Как же я виню себя за это. У нее на руках был маленький ребенок, и похоже было, что она хотела бросить его мне. Вот, а я даже не подумал ей помочь. Я думал только о своей семье. Они все шестеро утонули в своем доме. Она стояла по пояс в воде, а потом они все утонули.

Все эти симптомы в третьем издании «Диагностического и статистического руководства» (1980 год) были официально признаны симптомами болезни. Вот самые последние критерии для постановки диагноза «посттравматический стресс» из четвертого издания «Руководства» {4}:

309.81 DSM-IV Критерии посттравматического стрессового расстройства

А. Пациент пережил травмирующее событие.

Б. Травмирующее событие постоянно переживается заново.

В. Устойчивое избегание раздражителей, ассоциирующихся с травмой, и снижение общей чувствительности.

Г. Устойчивые симптомы повышенного возбуждения.

Д. Длительность нарушения (симптомы, указанные в критериях Б, В и Г) более одного месяца.

Е. Нарушение вызывает клинически значимое недомогание или ухудшение в социальной, профессиональной или иных важных областях функционирования пациента.

И еще один отмеченный важный признак: эти симптомы не проявлялись до травмы.

Впервые диагноз «посттравматический стресс» (PTSD) был поставлен в конце вьетнамской войны, после чего мгновенно получил очень широкое распространение. Вот общее описание случая PTSD на войне в Ираке {5}.

К., рядовой Национальной гвардии, 38 лет, прошел амбулаторное обследование в психиатрической клинике через несколько месяцев после возвращения домой из зоны боевых действий. Он провел 12 месяцев в Ираке, в части, дислоцированной в районе Суннитского треугольника, и впервые за 10 лет службы в частях Национальной гвардии участвовал в боях. До этого он успешно работал продавцом автомобилей. Счастливый брак, двое детей 10 и 12 лет. Отличался высокой социальной активностью – много друзей, занимался общественной деятельностью, посещал церковь. Во время пребывания в Ираке участвовал в большом количестве боевых операций. Его взвод часто оказывался под огнем противника, несколько раз попадал в засаду. Много раз был свидетелем ранений и гибели друзей. Участвовал в патрулировании и сопровождении колонн, во время которых автомобили подрывались на заложенных у обочины дороги минах, бойцы гибли или становились калеками. Он знал, что убил много вражеских солдат, и боялся, не лежит ли на нем ответственность за случайную смерть кого-то из мирных жителей. Он обвинял себя, что не уберег лучшего друга, застреленного снайпером. Когда его спросили о худшем моменте из пережитых им в Ираке, он сразу заявил: это случилось, когда он вынужден был пассивно наблюдать, как несколько иракских женщин и детей попали под перекрестный огонь в ходе особенно ожесточенной перестрелки и были убиты.