Пять историй болезни - Зигмунд Фрейд Страница 38

Я: “Почему так охотно?”

Он: “Я этого не знаю”.

Я: “Потому что ты думаешь, что увидишь Wiwimacher?”

Он: “Да, наверное”.

Я: “Почему ты в Лайнце никогда не хочешь идти в клозет?” (В Лайнце он всегда просит, чтобы я его не водил в клозет. Он один раз испугался шума воды, спущенной для промывания клозета.)

Он: “Потому что там, когда тянут ручку вниз, получается большой шум”.

Я: “Этого ты боишься?”

Он: “Да!”

Я: “А здесь, в нашем клозете?”

Он: “Здесь – нет. В Лайнце я пугаюсь, когда ты спускаешь воду. И когда я нахожусь в клозете и вода стекает вниз, я тоже пугаюсь”.

Чтобы показать мне, что в нашей квартире он не боится, он заставляет меня пойти в клозет и спустить воду. Затем он мне объясняет: “Сначала делается большой шум, а потом поменьше. Когда большой шум, я лучше остаюсь внутри клозета, а когда слабый шум, я предпочитаю выйти из клозета”.

Я: “Потому что ты боишься?”

Он: “Потому что мне всегда ужасно хочется видеть большой шум (он поправляет себя), слышать, и я предпочитаю оставаться внутри, чтобы хорошо слышать его”.

Я: “Что же напоминает тебе большой шум?”

Он: “Что мне в клозете нужно делать Lumpf” (то же самое, что при виде черных панталон).

Я: “Почему?”

Он: “Не знаю. Нет, я знаю, что большой шум напоминает мне шум, который слышен, когда делаешь Lumpf. Большой шум напоминает Lumpf, маленький – wiwi” (ср. черные и желтые панталоны).

Я: “Слушай, а не был ли омнибус такого же цвета, как Lumpf?” (По его словам – черного цвета.)

Он (пораженный): “Да!”».

Я должен здесь вставить несколько слов. Отец расспрашивает слишком много и исследует по готовому плану, вместо того чтобы дать мальчику высказаться. Вследствие этого анализ становится неясным и сомнительным. Ганс идет по своему пути, и, когда его хотят свести с него, он умолкает. Очевидно, его интерес, неизвестно почему, направлен теперь на Lumpf и на wiwi. История с шумом выяснена так же мало, как и история с черными и желтыми панталонами. Я готов думать, что его тонкий слух отметил разницу в шуме, который производят при мочеиспускании мужчины и женщины. Анализ искусственно сжал материал и свел его к разнице между мочеиспусканием и дефекацией. Читателю, который сам еще не производил психоанализа, я могу посоветовать не стремиться понимать все сразу. Необходимо ко всему отнестись с беспристрастным вниманием и ждать дальнейшего.

«11 апреля. Сегодня утром Ганс опять приходит в спальню, и, как всегда в последние дни, его сейчас же выводят вон.

После он рассказывает: “Слушай, я кое о чем подумал. Я сижу в ванне ^[48], тут приходит слесарь и отвинчивает ее ^[49]. Затем берет большой бурав и ударяет меня в живот”».

Отец переводит для себя эту фантазию: «Я – в кровати у мамы. Приходит папа и выгоняет меня. Своим большим пенисом он отталкивает меня от мамы».

Оставим пока наше заключение невысказанным.

«Далее он рассказывает еще нечто другое, что он себе придумал: “Мы едем в поезде, идущем в Гмунден. На станции мы начинаем надевать верхнее платье, но не успеваем этого сделать, и поезд уходит вместе с нами”.

Позже я спрашиваю: “Видел ли ты, как лошадь делает Lumpf?”

Ганс: “Да, очень часто”.

Я: “Что же, она при этом производит сильный шум?”

Ганс: “Да!”

Я: “Что же напоминает тебе этот шум?”

Ганс: “Такой же шум бывает, когда Lumpf падает в горшочек”.

Вьючная лошадь, которая падает и производит шум ногами, вероятно, и есть Lumpf, который при падении производит шум. Страх перед дефекацией, страх перед перегруженным возом главным образом соответствует страху перед перегруженным животом».

По этим окольным путям начинает для отца выясняться истинное положение вещей.

«11 апреля за обедом Ганс говорит: “Хорошо, если бы мы в Гмундене имели ванну, чтобы мне не нужно было ходить в баню”. Дело в том, что в Гмундене его, чтобы вымыть, водили всегда в соседнюю баню, против чего он обыкновенно с плачем протестовал. И в Вене он всегда подымает крик, когда его, чтобы выкупать, сажают или кладут в большую ванну. Он должен купаться стоя или на коленях».

Эти слова Ганса, который теперь начинает своими самостоятельными показаниями давать пищу для психоанализа, устанавливают связь между обеими последними фантазиями (о слесаре, отвинчивающем ванну, и о неудавшейся поездке в Гмунден). Из последней фантазии отец совершенно справедливо сделал вывод об отвращении к Гмундену. Кроме того, мы имеем здесь опять хороший пример того, как выплывающее из области бессознательного становится понятным не при помощи предыдущего, а при помощи последующего.

«Я спрашиваю его, чего и почему он боится в большой ванне.

Ганс: “Потому, что я упаду туда”.

Я: “Почему же ты раньше никогда не боялся, когда тебя купали в маленькой ванне?”

Ганс: “Ведь я в ней сидел, я в ней не мог лечь, потому что она была слишком мала”.

Я: “А когда ты в Гмундене катался на лодке, ты не боялся, что упадешь в воду?”

Ганс: “Нет, потому что я удерживался руками, и тогда я не мог упасть. Я боюсь, что упаду, только тогда, когда купаюсь в большой ванне”.

Я: “Тебя ведь купает мама. Разве ты боишься, что мама тебя бросит в ванну?”

Ганс: “Что она отнимет руки, и я упаду в воду с головой”.

Я: “Ты же знаешь, что мама любит тебя, ведь она не отнимет рук”.

Ганс: “Я так подумал”.

Я: “Почему?”

Ганс: “Этого я точно не знаю”.

Я: “Быть может, потому, что ты шалил и поэтому думал, что она тебя больше не любит?”

Ганс: “Да”.

Я: “А когда ты присутствовал при купании Анны, тебе не хотелось, чтобы мама отняла руки и уронила Анну в воду?”

Ганс: “Да”».

Мы думаем, что отец угадал это совершенно верно. «12 апреля. На обратном пути из Лайнца в вагоне 2-го класса Ганс при виде черной кожаной обивки говорит: “Пфуй, я плюю, когда я вижу черные панталоны и черных лошадей, я тоже плюю, потому что я должен делать Lumpf”.

Я: “Быть может, ты у мамы видел что-нибудь черное, что тебя испугало?”

Ганс: “Да”.

Я: “А что?”

Ганс: “Я не знаю, черную блузку или черные чулки”.

Я: “Быть может, ты увидел черные волосы на Wiwimacher’e, когда ты был любопытным и подглядывал?”

Ганс (оправдываясь): “Но Wiwimacher’a я не видел”.