Век амбиций. Богатство, истина и вера в новом Китае - Эван Ознос Страница 31

В 1987 году Ху выиграла стипендию Всемирного института прессы. Пятимесячная стажировка в Америке изменила ее представления о возможном. “Гунжэнь жибао” выходила всего на четырех полосах, а в каждом американском городе Ху видела газеты в десять, в двадцать раз толще. В Сент-Поле, столице штата Миннесота, она вечера напролет читала местную “Пайонир пресс”. Весной 1989 года ораторы с площади Тяньаньмэнь встряхнули пекинскую прессу. Многие журналисты, в том числе Ху, присоединились к демонстрантам. Когда ночью 3 июня против тех бросили армейские подразделения, вспоминала Ху, “я пошла в редакцию и сказала: “Мы должны рассказать об этом’. Но решение уже спустили сверху: “Ни слова о произошедшем’”. Многие журналисты, не захотевшие промолчать, были уволены или сосланы. Мяо Ди, профессор-киновед, муж Ху, опасался, что ее арестуют, но ее лишь отстранили на восемнадцать месяцев от работы.

Однажды Ху, будучи редактором международного отдела “Чайна бизнес таймс”, одного из первых национальных деловых изданий, встретила группу финансистов, получивших образование за рубежом и вернувшихся, чтобы организовать в Китае фондовый рынок. Многие из них были детьми влиятельных лидеров. Группа назвала себя Исполнительным советом фондовой биржи. В 1992 году они сняли несколько комнат в пекинском отеле “Чонвэньмэнь”, вынесли кровати и устроили офис. За одним столом сидел Гао Сицин (он получил в Университете им. Дьюка диплом по юриспруденции и до переезда в Китай работал в Нью-Йорке в фирме Ричарда Никсона), за другим – Ван Бомин, сын бывшего посла и замминистра иностранных дел. Ван изучал финансы в Колумбийском университете, а потом работал экономистом в исследовательском отделе Нью-Йоркской фондовой биржи. Они заручились поддержкой восходящих звезд партии, например Ван Цишаня, зятя вицепремьера, и отпрыска влиятельной семьи Чжоу Сяочуаня.

Проводя с ними время, Ху получила ряд уникальных материалов и записную книжку, полную имен людей, претендующих на высшие посты в государстве. Ван Цишань вошел в Постоянный комитет Политбюро, Гао Сицин возглавил Китайскую инвестиционную корпорацию, а Чжоу Сяочуань – Народный банк. Позднее многие утверждали, что эти знакомства защищают Ху. Сама она настаивала, что это преувеличение. “Я даже не знаю, когда дни их рождения, – сказала она о высокопоставленных чиновниках. – Я журналист, и они обращаются со мной как с журналистом”.

В 1998 году Ху позвонил Ван Бомин. Он открывал журнал и желал, чтобы она его возглавила. Ху поставила два условия: во-первых, Ван не станет рекламировать в журнале другой свой бизнес, а во-вторых, выделит на зарплаты сотрудникам четверть миллиона долларов (крупную по тем временам сумму), чтобы их труднее было подкупить. Ван согласился. Это не было благотворительностью. Ван и его союзники из правительства верили, что Китай больше не может опираться на безвольную официозную прессу.

“Нам нужно было, чтобы массмедиа делали свою работу, открывали факты публике и в некотором смысле помогали правительству – указывали зло”, – объяснил мне Ван, когда мы встретились в его большом захламленном кабинете этажом ниже “Цайцзина”. Ван – заядлый курильщик с густым ежиком черных с проседью волос, в очках “Феррагамо”, веселый и многословный. Несмотря на партийную карьеру, жизнь за границей изменила для Вана ценность истины. “Когда я учился в Штатах, нужно было зарабатывать, чтобы платить за обучение, и я работал в Чайнатауне в газете “Чайна дейли ньюс’”, – рассказал он. Работа репортером заставляла его чувствовать себя “некоронованным королем”.

Ху Шули не теряла времени. Главной темой первого номера стали миллионные потери мелких инвесторов при банкротстве риэлторской компании “Цюнминъюань” (в то же время инсайдеры получили информацию и успели расстаться со своими акциями). Цензоры пришли в ярость, и боссам Ху пришлось их успокаивать. Момент истины для “Цайцзина” наступил, когда репортер Цао Хайли, приехав в Гонконг весной 2003 года, заметила, что все люди на вокзале носят хирургические маски. Китайская пресса сообщала, что Министерство здравоохранения ограничило распространение вируса атипичной пневмонии, но на самом деле эпидемия росла. Редакторам в провинции Гуандун велели ничего об этом не публиковать.

Ху сообразила, что запреты не распространяются на прессу вне провинции. “Я купила много книг о респираторных болезнях, инфекциях и вирусах”, – вспоминала она. Сотрудники Ху начали выискивать ошибки в заявлениях властей. Месяц спустя “Цайцзин” напечатал серию репортажей и планировал продолжать, однако Отдел это пресек.

Отдел на проспекте Чанъань ежедневно выдавал редакторам инструкции по поводу того, что им можно и чего нельзя. Инструкции были секретными (ведь народу нельзя знать то, чего ему знать нельзя), и в 2005 году, когда я приехал в Китай, прошло меньше трех месяцев с тех пор, как журналист Ши Тао отправился на десять лет в тюрьму за разглашение такой инструкции. Чтобы избежать утечек, цензоры теперь предпочитали передавать их устно. У начальников государственного ТВ имелся на этот случай специальный красный телефон. Другие новостные организации получали инструкции на встречах-“уроках”.

Десятилетиями цензура умело останавливала распространение нежелательных для государства новостей – об эпидемиях, природных катаклизмах, общественных беспорядках, – но новейшие технологии усложнили эту задачу. Когда общество узнало правду об атипичной пневмонии, Цзяо Гуобяо, профессор журналистики Пекинского университета, нарушил табу и назвал Отдел “темным царством, куда не проникает свет закона”. За это его уволили.

Однажды Ху Шули решила, что ее редакторы нуждаются в новой одежде, и вызвала портного. По мере того, как известность Ху Шули и ее коллег росла, они все больше времени проводили на публике и за границей. Ху устала видеть мешковатые костюмы и застиранные рубашки с коротким рукавом. Она предложила редакторам сделку: купите новый костюм, и журнал оплатит второй. Толстенький портной принес в комнату для совещаний охапку костюмов, и журналисты выстроились на примерку.

– А здесь не висит? – поинтересовалась Ху, оттянув подмышку элегантного серого, в тонкую полоску, пиджака. Тридцатисемилетний Ван Шуо ждал со смиренным выражением, которое я видывал у собак в ванной.

– Он и так тесноват, – взмолился Ван.

– Ему и так тесно, – подтвердил портной.

– Ну-ка помолчите! Вспомните костюм Джеймса Бонда из кино и сделайте так же, – подытожила Ху.

Перемены, вызванные неуемным интернационализмом Ху, шли дальше эстетики. Доброжелательный профессор-американец однажды предупредил: “Если вы останетесь журналистом в Китае, то не сможете присоединиться к международному мейнстриму”. Ху взялась доказать обратное.

Когда газета или журнал нарушали правила игры, Отдел давал предупреждение (как “желтая карточка” в футболе). Три “желтые карточки” в течение года могли привести к закрытию. Цензоры не читали статьи до публикации. Редакторы сами должны рассчитывать, насколько далеко они могут зайти, и оценить риск перехода обозначенной им нечеткой черты. Давление такого рода Перри Линк сравнивал “с анакондой на люстре у вас над головой”:

Обычно большая змея не двигается. В этом нет нужды. Она не чувствует необходимости ясно формулировать запрет. Ее вечная немота звучит как “решайте сами”, и всякий в ее тени идет на большие или малые уступки вполне “добровольно”.