Травма и исцеление. Последствия насилия – от абьюза до политического террора - Джудит Герман Страница 31

«Этот городок не умел разговаривать и не желал слушать. “Что бы вы хотели узнать о войне?” – могли бы спросить они, но были способны лишь моргать и пожимать плечами. У них не было воспоминаний, а потому не было и чувства вины. Налоги уплачивались, голоса подсчитывались, чиновники делали свое дело расторопно и учтиво. Это был оживленный, учтивый городок. Они тут дерьма не нюхали и нюхать не желали. [Ветеран] сел поудобнее и задумался, что бы такое сказать на эту тему. Он-то дерьма повидал. Он-то в нем хорошо разбирался. Особенно в запахе, но и в многочисленных разновидностях текстуры и вкуса тоже. Когда-нибудь он выступит с лекцией на эту тему. Наденет костюм с галстуком, выйдет на сцену “Киваниса” и расскажет этим говнюкам обо всех замечательных видах дерьма, которые он так хорошо знает. Может, даже раздаст образцы на пробу» ^[238].

Слишком часто гражданские смотрят на ветеранов как на нелюдимых одиночек, идеализируют или, наоборот, принижают их воинскую службу, не стремясь поинтересоваться, что она за собой повлекла. Социальная поддержка для рассказывания историй о войне – в той мере, в какой она вообще существует, – обычно ограничивается средой самих ветеранов. Поделиться рассказами о войне можно только с мужчинами определенной эпохи, свидетелями той же войны, не затрагивая более широкие группы, включающие в себя представителей обоих полов и разных поколений. Таким образом, фиксация на травме – ощущение момента, застывшего во времени, – может поддерживаться традициями общества, способствующими сегрегации воинов ^[239].

Пережившие изнасилование, пусть и по иным причинам, проходят через такие же трудности, сталкиваясь с суждением общества. Их тоже могут считать загрязненными. На пострадавшую то и дело бросают косые осуждающие взгляды, и самые близкие люди не исключение. Мужья, любовники, родственники и друзья – у всех них есть предвзятые представления о том, в чем состоит сущность изнасилования и как на него должны реагировать жертвы. Проблема сомнений становится центральной для многих выживших, поскольку между их реальным опытом и общепринятыми убеждениями, касающимися изнасилования, – гигантская пропасть. Возвращающихся с фронта ветеранов могут расстраивать наивные и нереалистичные представления их родственников о войне, но хотя бы никто не сомневается в том, что они действительно были на войне. Жертвы изнасилования на подобное рассчитывать в основном не могут. Многие действия, которые женщины переживают как ужасающее насилие, не рассматриваются как таковое даже самыми близкими людьми. Поэтому пережившие сексуальное насилие оказываются в ситуации, где они должны сделать выбор между выражением собственной точки зрения и сохранением связей с другими. В таких обстоятельствах многим бывает трудно даже дать название своему опыту ^[240]. Первый этап осознания – просто назвать изнасилование его истинным именем ^[241].

Общепринятые общественные договоренности и основанные на них установки не только не признают большинство изнасилований преступлениями, но и выдают их за сексуальные отношения по согласию, за которые несет ответственность жертва. Так женщины обнаруживают ужасающий разрыв между своим опытом и социально конструируемой реальностью ^[242]. Они узнают, что при изнасиловании их не только подвергают насилию, но и лишают чести. К ним относятся с большим презрением, чем к побежденным солдатам, поскольку никто не признает, что они проиграли в неравном бою. Наоборот, их винят в том, что они предали собственные моральные стандарты и сами способствовали своему поражению. Одна из жертв изнасилования рассказывает, как ее критиковали и обвиняли: