Убийство как одно из изящных искусств - Томас Де Квинси Страница 26

Таковы были всеобщие предчувствия. Пусть читатель сам обрисует себе леденящий ужас, охвативший всех вокруг, когда среди ожиданий нового смертельного выпада неизвестного противника, среди всеобщего напряженного внимания, когда одновременно крепла уверенность, что вряд ли кто дерзнет повторить подобную попытку, внезапно, на двенадцатую ночь после расправы над Маррами, чуть ли не в том же самом квартале, совершилось второе столь же загадочное убийство, также имевшее целью истребление всего семейства. Произошло оно почти две недели спустя – в следующий четверг, и многие полагали тогда, что второе убийство своими драматически захватывающими перипетиями даже превосходит первое. На сей раз от руки убийцы пала семья некоего мистера Уильямсона: его дом, не расположенный непосредственно на людной Ратклиффской дороге, стоял тем не менее совсем близко, за углом примыкающей к ней боковой улочки. Мистер Уильямсон, тамошний старожил, пользовался среди местных обывателей известностью и уважением; его считали богачом; он содержал нечто вроде таверны – но не из стремления пополнить капитал, а скорее по внутренней склонности; в его заведении сохранялся старинный патриархальный уклад: сюда по вечерам заглядывали и весьма состоятельные посетители, однако между ними и прочими завсегдатаями из числа ремесленников и мастеровых никакого различия не проводилось. Всякий, кто вел себя с должным приличием, вправе был занять место и заказать свой излюбленный напиток. Таким образом, общество здесь собиралось самое пестрое: кто-то бывал там постоянно, кто-то заглядывал лишь изредка. Домочадцев насчитывалось пятеро: 1) глава семейства – мистер Уильямсон, которому перевалило за семьдесят; он прекрасно подходил к роли хозяина: обходительный по натуре, не суровый, он, однако, строго наблюдал за поддержанием порядка; 2) миссис Уильямсон, десятью годами моложе супруга; 3) внучка лет девяти; 4) служанка, еще не достигшая сорокалетнего возраста; 5) двадцатишестилетний поденщик, работавший на фабрике (не помню, какой именно; не помню и его национальности). В заведении мистера Уильямсона существовало незыблемое правило, не допускавшее никаких исключений: едва только било одиннадцать, все посетители, кем бы они ни являлись, должны были расходиться по домам.

Этот полезный обычай позволял мистеру Уильямсону оберегать свою таверну, стоявшую на довольно бойком месте, от пьяных ссор и потасовок. В тот вечер четверга все шло как обычно – кроме тени подозрения, которая возникла сразу у нескольких посетителей. В другое время, вероятно, они ничего особенного и не ощутили бы, но теперь, когда все разговоры вертелись только вокруг Марров и неведомого душегуба, невольное беспокойство вызвало следующее обстоятельство: один незнакомец зловещего вида, в широкой накидке, несколько раз за вечер входил и выходил из зала; порой он забивался в угол потемнее; неоднократно замечали также, что он старался украдкой проникнуть в жилую часть дома. По общему предположению, незнакомец наверняка должен был быть известен Уильямсону. Нельзя исключить того, что он и вправду был известен хозяину как один из клиентов. Однако впоследствии отталкивающая внешность незнакомца – его мертвенная бледность, необычного цвета волосы и остекленевший взгляд – вспоминались всем, кто не мог отвести от него глаз, когда он в промежутке от восьми до одиннадцати вечера то и дело появлялся в зале, производя собой то же самое гнетущее впечатление, что и двое убийц в «Макбете»: они, запятнанные кровью Банко, с искаженными злобой лицами, неясно маячат в отдалении, бросая тень на пышность царственного пиршества.

Меж тем часы пробили одиннадцать, компания начала расходиться, таверну готовились запереть на замок; об эту пору пятеро оставшихся внутри дома постоянных обитателей размещались следующим образом: трое старших, а именно сам Уильямсон, его жена и служанка, были все заняты делами на нижнем этаже – Уильямсон нацеживал эль ^[158], портер ^[159] и прочие напитки соседям, ради которых дверь стояла приоткрытой до полуночного боя часов; миссис Уильямсон и служанка сновали с разными хлопотами взад-вперед из кухни в маленькую гостиную; малышка-внучка спала крепким сном с девяти вечера на первом этаже (в Лондоне первым этажом неизменно считается фактически второй, соединенный с нижним лестничным пролетом); наконец, поденщик тоже удалился к себе на покой. Он квартировал в доме Уильямсонов постоянно и занимал спальню на втором этаже. Он уже успел раздеться и улечься в постель. Будучи рабочим человеком, вынужденным вставать спозаранку, он, естественно, стремился поскорее заснуть. Но в тот вечер ему никак не удавалось утихомирить волнение, вызванное недавней резней в доме № 29, – и, взбудораженный до предела, он никак не мог сомкнуть глаз. Возможно, что краем уха он слышал о подозрительном незнакомце – или даже заметил сам, как тот прокрадывается по залу. Но и без того мастеровой хорошо сознавал другие грозившие дому опасности: прилегающие кварталы кишмя кишели хулиганами; до былого жилища Марров было рукой подать, а это значило, что убийца тоже обретался где-то по соседству. Все это не могло не вызывать опасений. Но для беспокойства у мастерового имелись и свои, особенные основания: главным образом смущало его то, что Уильямсон прослыл в округе толстосумом; соответствовало это истине или нет, но многие твердо верили, что у владельца таверны денег куры не клюют: они якобы текут к нему непрерывным потоком – и в шкафах и ящиках уже накоплены целые груды; рискованным, наконец, казался и демонстративный обычай оставлять входную дверь приоткрытой в течение целого часа – часа, таившего в себе дополнительную угрозу: ведь напоказ выставлялась уверенность в том, что незачем страшиться столкновения со случайными гуляками, поскольку весь подвыпивший люд был выставлен за порог в одиннадцать. Правило, заведенное для удобства обитателей и способствовавшее доброй репутации таверны, теперь служило открытым свидетельством полнейшей незащищенности дома от непрошеного вторжения. Поговаривали, что Уильямсон – грузный, неповоротливый старик – должен был бы, из осмотрительности, запирать входную дверь сразу после того, как разойдутся посетители.

Все эти и прочие соображения (например, слух о наличии у миссис Уильямсон значительного количества столового серебра) мучительно осаждали мастерового в постели – и до полуночи оставалось всего минут двадцать, как вдруг, совершенно неожиданно, с зловещим грохотом, возвещающим гнусное насилие, входная дверь, сотрясшись, захлопнулась – и тотчас была заперта изнутри на ключ. Это, вне всякого сомнения, явился окутанный тайной дьявол, уже посещавший дом № 29 по Ратклиффской дороге. Да, этот адский посланец, на протяжении двенадцати дней занимавший все умы и не сходивший со всех языков, теперь наверняка проник сюда, под этот беззащитный кров – и вот-вот предстанет во плоти перед каждым из его обитателей. До сих пор еще не был окончательно разрешен вопрос – двое ли преступников учинили расправу над семейством Марров. Если это было так, то и теперь они примутся за дело вдвоем – и один из них, не теряя времени, должен был метнуться по лестнице наверх: наибольшую угрозу для преступников представлял сигнал тревоги, поданный из окна кем-то из обитателей дома уличным прохожим. С полминуты пораженный оцепенением мастеровой недвижно сидел в постели. Но затем, порывисто вскочив, опрометью бросился к двери. Он не имел целью оградить себя от вторжения – слишком хорошо зная, что дверь лишена каких-либо запоров или задвижек; в комнате отсутствовала и мебель, передвинув которую можно было бы надежно забаррикадироваться, если только позволило бы время. Распахнуть дверь настежь мастерового побудила отнюдь не осторожность, а единственно ослепляющая власть всепобеждающего страха. Шаг вперед – и он оказался у самой лестницы; нагнувшись через балюстраду, вслушался – и в этот миг снизу, из малой гостиной, донесся душераздирающий вопль служанки: «Господи Иисусе! Нас здесь всех перебьют!». С головой Медузы Горгоны ^[160] схожи были эти жуткие бескровные черты и недвижно остекленелые глаза, принадлежавшие, казалось, трупу, если достаточно было лишь единожды встретиться с ними взглядом – и уже прочесть в них не подлежащий обжалованию смертный приговор.