Сила самовнушения. Как наш разум влияет на тело. Наука и вымысел - Джо Марчант Страница 19

Изучая различные отделы вегетативной нервной системы, Фелтен, как и рассчитывал, обнаружил ее связь с кровеносными сосудами животных. Но затем он увидел нечто совершенно неподобающее: нервы вступали в самую толщу органов иммунной системы – селезенки и вилочковой железы (где развиваются и накапливаются белые кровяные тельца). Как он впоследствии сказал репортеру телевизионной компании Пи-би-эс, «мы увидели нервные волокна повсюду, иной раз они вступали в самый центр клеток иммунной системы» ^{66}.

Он проверил и перепроверил свои результаты, исключая ошибку в идентификации тканевых срезов. «Я чуть ли не боялся слово вымолвить. Вдруг мы что-то прошляпили и выставимся дураками?» Но факт того, что нервы напрямую соединяются с клетками иммунной системы, был налицо. Это стало неопровержимым доказательством прочной связи между иммунной системой и головным мозгом.

Фелтен вспоминает, как его высмеяли в 1981 году, когда он впервые опубликовал эти данные ^{67}. Однако его поддержал великий американский вирусолог Джонас Солк, который создал в 1950-х вакцину, покончившую с полиомиелитом. Фелтена так тронули слова Солка, что он выучил их наизусть: «Эта область исследования может оказаться поистине выдающейся для медицины, – сказал Солк. – Вы встретитесь с противодействием. Продолжайте плыть против течения» ^{68}.

Фелтен начал сотрудничать с Адером и его коллегой Николасом Коэном, а вскоре после этого перебрался к ним в Рочестерский университет. Сейчас эта тройка ученых получает солидное финансирование, работая в области так называемой «психонейроиммунологии». Они первыми высказали идею, что головной мозг и иммунная система совместно защищают нас от болезней.

Группа Фелтена продолжила изучать хитросплетение этих связей. Помимо соответствующих нервных волокон, на поверхности иммунных клеток нашлись рецепторы для нейротрансмиттеров – молекул-мессенджеров, которые вырабатываются мозгом, а также и сами новые нейротрансмиттеры, способные общаться с этими клетками. Вдобавок выяснилось, что коммуникация осуществляется в обоих направлениях. Такие психологические факторы, как стресс, могут стимулировать выделение нейротрансмиттеров, которые влияют на иммунные реакции, тогда как вещества, выделяемые иммунной системой, способны, в свою очередь, воздействовать на головной мозг – например, провоцировать сонливость, лихорадку и депрессию, которые приковывают нас к постели во время болезни.

Тем временем Адер продолжал изучать обусловленные иммунные реакции. Идея павловского обусловливания впиталась в культуру, но подавалась, как правило, в контексте сомнительного способа, которым власти контролируют сознание масс. В романе Олдоса Хаксли «О дивный новый мир» (1932) малышей-ходунков, обреченных работать на заводах, приучают чураться книг и цветов, воздействуя на них (малышей) резкими звуками и слабыми электрическими разрядами, а героя романа Энтони Берджеса «Заводной апельсин» (1962) пичкают препаратами, вызывающими тошноту, и затем заставляют смотреть кинохронику насилия. Адер хотел выяснить, нельзя ли использовать обусловливание иначе – в борьбе с болезнями.

Маретта Флайз была жизнерадостной школьницей из Миннеаполиса, штат Миннесота. У нее была копна кудрявых черных волос и бледное лунообразное лицо; она любила играть на трубе.

И вот в 1983 году, когда ей было одиннадцать, у нее обнаружили опасное для жизни заболевание – системную красную волчанку. Это аутоиммунная патология, при которой иммунная система ошибочно атакует клетки самого организма. При некоторых аутоиммунных заболеваниях страдают отдельные органы и клетки – мишени: ревматоидный артрит пожирает суставы, а диабет убивает те клетки поджелудочной железы, что вырабатывают инсулин. Однако при волчанке иммунная система идет войной на весь организм – суставы, кожу, а в тяжелых случаях – сердце, почки, легкие и головной мозг.

Маретте назначили стероиды с целью подавить ее обезумевшую иммунную систему. Она возненавидела их и жаловалась, что лицо у нее стало такое, «как будто проглотила дирижабль» ^{69}; вдобавок начали выпадать волосы. По утрам, когда она просыпалась, вся подушка была в волосах. Затем девочка садилась завтракать, и волосы сыпались в тарелку.

В течение двух лет состояние Маретты стремительно ухудшалось, несмотря на лечение. Сначала она еще могла играть на трубе (вопреки запрету врачей), но потом болезнь поразила почки, начались судороги, повысилось давление, развилась рецидивирующая пневмония. Иммунная система уничтожила и важный фактор свертывания крови, что повлекло за собой эпизоды тяжелых кровотечений. Состояние Маретты стало настолько тяжелым, что врачи подумывали об удалении матки, боясь, что начнутся месячные и девочка погибнет от потери крови. В сентябре 1985 года начало отказывать сердце.

Поскольку жизнь Маретты была под угрозой, врачи решили, что выхода нет и придется назначить гораздо более мощный иммунодепрессант. Был выбран цитоксан – тот самый препарат, который применял в опытах с крысами Адер. Он весьма токсичен и в терапии людей еще был экспериментальным средством. В длинном перечне побочных эффектов присутствуют рвота, боли в желудке, тяжелые кровоизлияния, кровотечения и поражение почек и печени, а также развитие опасных для жизни инфекций и рака. Цитоксан оказался единственным шансом Маретты пережить волчанку, но был опасен почти так же, как само заболевание.

Педиатр Карен Олнесс, ныне работающая педиатром в университете «Кейс вестерн резерв», штат Огайо, была в то время одним из лечащих врачей Маретты, помогала ей справиться с болью и стрессом при помощи гипноза и биологической обратной связи. Она полюбила Маретту и не могла смириться с тем фактом, что пациентка вряд ли переживет последний кризис. Тогда мать Маретты, психолог, показала Олнесс одну из статей Адера, опубликованную в 1982 году ^{70}.

Подопытные мыши в этом исследовании болели встречающимся у грызунов аналогом волчанки, который можно лечить цитоксаном. Как и в исходном эксперименте, Адер приучил группу мышей ассоциировать цитоксан с раствором сахарина. Затем он продолжил давать им сладкую воду, уменьшив дозу препарата вдвое. По сравнению с мышами, которым давали половинную дозу, но не обусловливали, у этих уменьшилась симптоматика и они прожили дольше, как те мыши, которые получали дозу полную. Мать Маретты спросила у Олнесс, нельзя ли чем-то подобным помочь и дочери. Нельзя ли уберечь ее от худших побочных эффектов, приучив иммунную систему реагировать на меньшую дозу лекарства?