Дневник Канатного плясуна - Андрей Курпатов Страница 18

Один из моих близких друзей, мой тезка, кстати сказать, былнекогда большим любителем ницшеанского «Заратустры». Для преодоления«экзистенциального кризиса» лет пять тому назад я предложил ему Ницше. Но когдав сердце не горе, а горечь, то великий немец может только усилить подобногорода «кризис», этого я тогда еще не знал.

Когда человек читает Ницше, полагая, что он соавтор еготрудов, а не респондент, когда читатель не понимает, что именно его, своегочитателя, причисляет Ницше к «лицемерам» и «блеющему стаду», именно на него, начитателя, обрушивает он свой гневный рокот, когда читатель не переписываетНицше своим прочтением, а думает, что водил его пером в момент написанияавтором текста, он, этот читатель, как это ни печально, с лихвой подтверждаетобличительный пафос ницшеанских строк.

Ницше, как я погляжу, почти всегда достигает своей цели: онхотел посмеяться над человеком, теперь у него есть все основания… Вот почемуНицше несчастен и одинок, не ощущать Другого хотел великий немец, но доказатьсебе инаковость свою отрицанием. Да, задачка ему удалась, он себя отрек. Ностоило ли тратить на это жизнь?

Ницше — это дерево на горе, одинокое дерево. Много такихгор, много таких деревьев в мире, где каждый только хочет быть, но никто неявляется тем, что он есть. Холодно в таком мире и душно. «Эгофилами» зоветЗаратустра таких «сторонящихся людей».

Мы повстречались в парке, я представил Андрюшке Зара, Андрейпосмеялся, «разгадав розыгрыш». Он посмеялся, и мы посмеялись.

— «Если бы я захотел раскачать это дерево своимируками, — Андрей, улыбаясь, цитировал по памяти ницшеанского «Заратустру»,опершись руками о вековой дуб, — то я был бы не в состоянии сделать этого.Но ветер, — тут Андрей стал серьезен, — которого мы не видим, —ветер терзает и нагибает его, куда хочет. Всего хуже пригибают и терзают насневидимые руки».

— Не ветер, но ты сам терзаешь себя, — тихо сказалЗаратустра, пристально глядя в серые глаза своего собеседника. — Чего жеты испугался? — его голос был добор и чуток. — Чем больше ты думаешьо себе, тем дальше ты от Себя самого. Пока ты не ты, но желающий быть таким,каким хочешь ты быть. Два «Я» заключены в тебе: желаемое и желающее, но ниодним из них ты не являешься. Когда же «Я» твои соединятся, они уничтожат другдруга, и ты будешь ты — тем, что останется, тем, что нельзя уничтожить, неумерев.

— Метафизика… — протянул Андрей.

— Жизнь, — ответил ему Заратустра.

— И ты знаешь, как? — испытующе прозвучали этислова.

— Ты знаешь, — с обычной своей нежностью и прямотойответил ему Заратустра, обнял вековое дерево, искупал свой взор в его ветвистойкроне, посмотрел на нас и улыбнулся.

«Как сокрушаетесь вы о своем одиночестве! — говорилЗаратустра во время нашей прогулки. — Как судите вы свое одиночество, какпроклинаете вы проклятье его! Но как же вы любите его! Как холите вы тщедушноетело его, как ласкаете вы его мощеподобную плоть, как ублажаете безумные егопомыслы!

Всё вы делаете своего одиночества ради, и ничего не делаетевы для самих Себя. Вот почему не эгоисты вы, а нищие духом. Рассчитывающие наподать не рассчитывают на самих Себя, будь иначе, я отдал бы им все.

"Я одинок", — говорите вы. "Ты неощущаешь самого Себя", — отвечаю я. "Я буду еще болееодинок", — возразите вы. "Ты не пробовал", — отвечу я.

Одиночество — просто слово, и только, а значение его пусто.В одиноком же целый хор голосов, человек должен быть одинок в себе Самом и длясебя Самого — вот что вырвет его из путаницы слов.

Тот, кто умеет молчать в самом Себе, тот услышит многих, ибовокруг Другие. Человек должен уметь быть один, чтобы знать разницу между одними стенающим в одиночестве. Первый существует секунду, второй — вечностьмучительную, полный ужаса.

Вы думаете, что знаете одиночество? Это неправда. Вы незнаете его! То, что зовете вы одиночеством, — лишь страх и амбициинесчастного, души не чающего в самом себе. Это называю я "эгофилией"!

Не одиноки вы, пестующие свое мнимое одиночество, ибо вечновы сами с собой, вы, обрученные со своею тенью: каждой твари по паре! Нет в васместа Другому, только множество «Я» ваших в вас квартирует.

Здесь, на этой сцене, развертываются ваши «трагедии», здесьместо «драмы» вашей, здесь ожидаете вы свою публику, которая, надеетесь вы,придет оценить блистательную игру вашу и тем избавит вас от «одиночества»вашего. Но как же того лишить одиночества, кто не одинок, а слеп?

В слепоте вашей рождаются тени. «Зло» и «добро» — вот дветени двух «Я» ваших. Ими мерите вы мир ваш, они собой различают «добро» и «зло»ваше, их борьба — это ваша борьба, их игра — это ваша игра. Но не вы тоиграете, а они — вами. Вы не видите мира, вы, как Нарцисс, упиваетесьизображением собственным в себе самом, полагая, что это и есть Мир.

Но для кого же театр ваш? И кто ж не знает из вастеатральных подмостков? Актер не потому чужую игру смотрит, что хочет оннасладиться ею, а потому лишь, что хочет он оценить, и оценить низко. Чего жевы жаждете: оценки или наслаждения, что сочится меж вами Самими и Другим, ктодля вас дорог? Так чего ж вы играете?

Будете вы играть — и будут оценивать вас, если же будетеощущать — тогда и будете жить. Но как же вам не играть, актеры и драматурги?!Ведь нет вас! Лишь маски сменяют друг друга в театре вашем, режиссеры смерти!Не живете вы, и должны жизнь имитировать. Не могу я даже сочувствовать вам, играющиев смерть, если бы и хотел.

Вы одиноки? Да! Но знаете ли вы одиночество? Нет!

Тот, кто ищет для себя лучшей доли, безумнее любого безумца.Не может быть доли лучше, чем она есть, ибо другой нет, а то, чего нет, неможет быть лучше. Чего же вы ищете? На что надеетесь?