Маленькие победы. Как ощущать счастье каждый день - Энн Ламотт Страница 13

Мы подошли к главному блоку. Тюрьма перенаселена. Заключенные живут по двое в камере, спят на двухэтажных койках. Камеры гротескны, как хорватский зоопарк. Понимаю, родственники жертв могут считать, что заключенные это заслужили, но вид их, втиснутых в эти клетки, подействовал на меня так же, как фотографии выставленных на позорище трупов сыновей Саддама Хусейна. Хочешь – не хочешь, а задашься вопросом: «Кто мы такие? И что дальше? Окровавленные головы на шестах под стенами Белого дома?»

– Что вы читаете? – спросила я человека в одной из камер.

Он показал свою книгу: непридуманные преступления в изложении Энн Рул.

Вульф повел нас в другую столовую, где шестьдесят заключенных собрались на привинченных к полу стульях возле сцены, чтобы послушать наши выступления. За их спинами работники кухни и дежурные готовили следующую трапезу, рядом с ними маячили охранники.

То, что можно было назвать эстетикой, оставляло желать лучшего – полное отзвуков, похожее на пещеру пространство, точно ангар; металлическое, наполненное шумом, который издавали люди, готовившие еду. Пахло дешевым мясом, старым маслом и белым хлебом.

Я вышла на сцену, сделала долгий, глубокий вдох – и задумалась, с чего начать. Я рассказывала заключенным то же, что говорю на писательских конференциях: будьте внимательны, делайте заметки, давайте себе короткие задания, позволяйте себе писать дерьмовые черновики, просите людей о помощи – и признавайте своим то, что с вами происходит. Они добросовестно слушали.

Я рассказывала заключенным то же, что говорю на писательских конференциях: будьте внимательны, делайте заметки, давайте себе короткие задания, позволяйте себе писать дерьмовые черновики, просите людей о помощи – и признавайте своим то, что с вами происходит.

Потом я представила им Нешаму, побаиваясь, что заключенные не очень-то примут эту каноническую бабушку со славной большой задницей и пушистыми седыми волосами, одетую в клетчатое фланелевое платье. Я пригласила ее потому, что люблю ее истории, и еще я знала, что мне было бы с ней веселее, и еще потому, что некоторые люди в Сан-Квентине, подобно Нешаме, ненавидят писать, зато любят читать и рассказывать истории.

Ожидания мои были весьма скромными. Я надеялась, что, может быть, пара-тройка заключенных образуют гильдию типа той, к которой принадлежит Нешама; надеялась, что они ее не обидят, не задавят, не попытаются заставить вступить с ними в брак. Она подошла к микрофону и рассказала первую историю, свою версию народной сказки. В ней говорилось о невезучем человеке, который обретает безопасность, богатство и красивую женщину, но слишком озабочен поисками куска удачи «покрасивше» в дальних краях, чтобы хотя бы обратить на нее внимание. Нешама рисовала историю ладонями, наклоняясь в толпу и отступая назад: то полная надежды, то приходящая в ужас от приключений этого невезучего человека, и ликующе улыбнулась концовке рассказа. И слушатели буквально сошли с ума! Она перетянула все внимание с меня на себя, точно рок-звезда, в то время как я выглядела чопорной и цивильной. Они думали, что Нешама собирается преподать им урок, а вместо этого она спела песню. Их лица светились удивлением. Она сияла, изливая свет на них, они ощущали его на себе – и сияли в ответ.

Они задавали вопросы. Где искать такие истории? И Нешама говорила им: «Они – в вас самих, точно драгоценные камни в ваших сердцах». Почему они важны? «Потому что это сокровища. Эти воспоминания, эти образы проклевываются из почвы той самой мудрости, которую знаем мы все, но пересказать которую можете только вы».

Заключенные завороженно смотрели на нее. Они выглядели как родственники, как соседи – чернокожие и белые, азиаты и латиносы, все в одинаковой голубой джинсовой одежде. Одни казались недовольными, другие скучающими, третьи внимательными; те, что постарше, были похожи на Бога.

Согнав, наконец, Нешаму со сцены, я устроила им второй раунд своих лучших писательских рекомендаций. Раздались теплые, уважительные аплодисменты. Затем на сцену поднялась Нешама и рассказала еще одну историю. Это был рассказ о ее покойном муже, об озере, к которому он ходил пешком и в котором жила одинокая старая усатая рыба, что плавала кругами. Нешама нещадно ободрала свою историю, оставив только самую суть, ибо только суть цепляет отчаявшихся людей. И мужчины встали, чтобы устроить ей овацию. Это было ошеломительно! Все, что она сделала – это сказала им: «Я – человек, вы – люди, позвольте мне приветствовать вашу человечность. Давайте вместе немного побудем людьми».

Нешама объяснила им суть своей рассказчицкой гильдии, и один из охранников тоже присел, чтобы послушать. Мы устроили дуэт, отвечая на вопросы, рассказывая о поучительных случаях из собственной работы, о писателях, которых мы любим и которых, возможно, полюбят и они.

Мы пробудили в этих мужчинах слушающего ребенка одной-единственной историей о том, что рассказчик прожил определенное количество лет и кое-чему научился удивительными способами – теми, которыми вселенная доносит до нас истину. Я видела, что заключенные присматривают друг за другом. Понимала, что у них нет ничего, кроме внутреннего мира их разума, островков природной красоты, библиотечных книг, вины, ярости, развития – и друг друга. Меня охватило внезапное желание прислать им всем свои книги, а заодно – книги отца и его друзей. А еще – пожертвовать свои органы.

Почему эти люди заставили меня ощутить приступ великодушия? Может быть, дело в свежем воздухе, который мы впустили в тюрьму, в ветре, в дожде – или в нас самих. Было ощущение, что мы пришли туда с аккордеоном, и, пока говорили и слушали, меха наполнились и стали выдыхать чистый воздух, минуя металлические прутья.