Каллиграф - Эдвард Докс Страница 7

Я никогда не был популярен в школе среди других мальчиков: я не был природным лидером, я не сидел на последней парте в окружении целой стаи приятелей и прихвостней, я никогда не стремился «вытрясти из кого-нибудь дерьмо» на заднем дворе. Насколько я помню, лет с тринадцати я считал мужскую компанию пустой тратой времени. Чему один мальчик может научить другого? Мало чему. Разве что приемам драки.

Нет. Единственное, что заставляло меня задуматься, что поражало меня, что заставляло мое сердце учащенно биться в груди и давало ощущение чистого восторга, – это были девочки.

Девочки были для меня всем: их мнения, их взгляды, их настроение, то, как они ходили или поправляли прическу, что они говорили, кем хотели стать, где жили, как обустраивали спальню, каких кинозвезд обожали и почему, чьи книги они читали, с кем мечтали провести ночь, какую одежду предпочитали носить по выходным, что хотели услышать от мальчиков, почему они это хотели услышать и как часто, что они хотели купить, что не нравилось им в братьях, отцах, дядях и других мужчинах, что смешило их, что вызывало у них отвращение или скуку, как они надевали чулки и как снимали их, когда и как часто они брили ноги, что думали о школе, о мандаринах, о Гёте, о своих матерях, об истории, о реках, о Португалии, о поцелуях с незнакомыми – все это имело значение для меня. Я должен был это знать. По моему мнению, девочки были тем самым, ради чего стоило жить.

Через два дня после приезда в Германию я обнаружил, что можно пролезть между узкими деревянными балками балкона моей спальни, добраться до края балкона и без особого риска дотянуться до пожарной лестницы. Убедить моих одноклассниц подниматься вечерами по этим ненадежным ступеням ко мне в комнату – полагаю, именно это было первой серьезной задачей, поставленной передо мной тем, кого Донн называет «дьявольская Любовь». Но я всегда был прилежным учеником и учился весьма усердно.

Например, я узнал, что юная леди, которая только что вышла, мигая и щурясь от яркого света, в реальный мир, допустим, из кинотеатра, скорее всего категорически откажется взбираться по отвесной железной лестнице в спальню перевозбужденного юноши.

– А почему нет? – спросил я.

– Слишком опасно, – заявила Агнес, невозмутимая девочка с темными кудрями, которая сидела рядом со мной на уроках химии.

– А вот и нет.

– А вот и да.

– Я постоянно это делаю.

– Правда?

– Я имел в виду, что я сам поднимаюсь по этой лестнице.

– Я пошутила. Я знаю, что ты имел в виду, – она улыбнулась.

– О, – я щелкнул языком. – И все же, почему нет, Агнес?

– Я испачкаю ржавчиной одежду, – она провела пальцем по ступеньке, чтобы доказать правоту своих слов.

– Не испачкаешь, если снимешь ее.

– Джаспер!

Я усмехнулся:

– Все же: почему нет?

– Нас могут поймать. А что, если я застряну?

– Да ты не застрянешь. Это очень просто… Я помогу, – я сделал вид, что собираюсь взобраться на первую ступеньку. – Кто может нас поймать?

– Например, твоя бабушка.

– Она рано ложится. Профессор Уильяме приедет только завтра. А ее комната выходит на другую сторону дома. Да и вообще, ей до этого нет дела.

Я встал на нижнюю ступеньку. Агнес смотрела на меня с подозрением:

– Откуда ты знаешь, что ей нет дела?

– Она мне сказала.

Откровенное недоверие во взгляде.

– Она тебе сказала?

– Да.

– Когда?

– Как-то раз. Да, ладно, Агнес, почему нет? Ну, ненадолго?

Мгновение она помолчала, вероятно, заколебавшись, а потом решительно мотнула головой:

– Я должна быть дома к полуночи, иначе папа пойдет искать меня. – Она сделала нарочито серьезное выражение лица. – Мы католики.

– А это какое имеет отношение к делу?

– А еще он знает, что я с тобой, значит, он может выйти на розыски и без четверти двенадцать.

– И что это должно означать?

– Он считает, что девочки подвергаются страшной опасности, едва наступает полночь, – она драматически расширила глаза.

Я убрал ногу со ступеньки:

– Хорошо, сейчас только половина двенадцатого, и я быстренько отведу тебя домой, попаду у него в список благонадежных и сэкономлю полчаса, а в следующий раз ты сможешь вернуться к папе в двенадцать тридцать. Тогда, если в следующую пятницу тебя вдруг одолеют мысли о сексе, тебе будет с кем об этом потолковать.

– А кто сказал, что я свободна в следующую пятницу?

В следующую пятницу я усвоил, по меньшей мере, еще один урок: самый надежный путь из кинотеатра в спальню не обязательно самый прямой. Сначала надо пригласить прелестную Агнес на прогулку по крутым каменным ступенькам на вершину холма, где находится Schloss ^[12], бродить там среди зубчатых стен, смотреть вниз на реку, наблюдать за тем, как отливает серебром на воде лунный свет, словно на город набросили ожерелье (учтите, мне было всего четырнадцать!), гадать, сколько купеческих сынков тайком выбирались из постелей и карабкались к замку, чтобы встретиться с дочерьми придворных, и в заключение отвести ее назад в город. А потом как-то самой собой окажется, что пожарная лестница, раньше такая опасная и подозрительная, чудесным образом преображается в escalier d'amour ^[13]. Я понял, что искусство соблазнения заключается в умении создать правильную обстановку – остановку, в которой дама будет чувствовать себя свободно и уютно, которая будет манить ее и заставит отбросить прежние самоограничения ради чего-то нового и привлекательного. Как известно, с возрастом все становится намного сложнее, но даже самая вредная старая карга когда-то воображала себя Джульеттой.

Сейчас Агнес преподает химию в Баден-Бадене, у нее двое детей. Время от времени она пишет мне письма – и я отвечаю ей; но мы не встречаемся, чтобы ничего не случилось. Что поделаешь – католики.

После Гейдельберга я вернулся домой, в Англию – в ледяной Фен, чтобы поражать всех вокруг глубоким знанием немецкой философии. Это ни с какой точки зрения не было приятным развлечением, но сложность выбранного мной предмета изучения не шла ни в какое сравнение с невероятными трудностями этого этапа моей жизни, связанными с соблазнением женщин. Сложно преувеличить уровень мастерства и выносливость, которые требуются молодому человеку, чтобы добиться желанной цели, если он совершает плавание по замерзшему морю женской сексуальности, окружающему Кембридж.

Вообразите себе самых социально напряженных, сексуально подавленных и невротичных людей в мире, соберите их всех в одном месте на три тяжелых года: это и есть Кембриджский университет. И не позволяйте никому убедить вас в чем-то ином. Вы можете говорить о сексе сколько влезет, пока у вас яйца не посинеют, но если решите все сказанное реализовать на практике – вас сочтут неизлечимо больным. Хуже того – опасным для общества.