Морской князь - Евгений Таганов Страница 69

Насчет самого похода у архонтов возражений тоже не имелось. Все согласились с князем, что лучше всего двигаться на юго-запад вдоль левых рукавов Итиля до самого Хвалынского моря, а дальше уже действовать по обстоятельствам.

О предполагаемых закупках у кутигуров шерсти и кож никто не вспоминал, щадя самолюбие князя. Дарник это прекрасно понимал, но вовсе не собирался возвращаться в Хазарию и Словению с поджатым хвостом, твердо намереваясь все же где-то на Итиле или на море обосноваться и, если ничего не выйдет с шерстью и войлоком, «осчастливить» своими набегами все хвалынское побережье.

Середина лета превратила окружающую равнину в выжженную пустыню, но вдоль реки оставалась хорошая зеленая кромка растительности, называемая по местному тугаями, где было вдоволь и травы, и камышей, и кустарника с деревьями. Дарник очень хотел, чтобы по самой реке его сопровождало хотя бы с десяток хазарских судов. Но оставшийся в Ирбени Самуил отказал ему в этом. Оказалось, что в полной власти Хазарского каганата здесь находится лишь основное правое русло Итиля. Все многочисленные левобережные рукава и речные ответвления принадлежали племени тудэ, которое подобно танаиским бродникам никому не желало подчиняться и благодаря своим войлочным юртам, закрепленным на бревенчатых плотах, и стремительным лодочкам из тюленьих шкур было среди непроходимых тугаев вездесуще и неуловимо. По неписаному закону, хазары даже рыбу могли ловить, только стоя на своем правом берегу, поэтому девять из десяти рыб на их столы поставляли именно тудэйцы.

Имея уже за плечами опыт общения с камышовыми народами, Дарник весьма надеялся подружиться и с этим независимым племенем. Но те, глядя из своей водной растительности на двигавшееся мимо огромное войско, не выражали особого желания даже показываться походникам на глаза. Впрочем, когда на стоянках воины закидывали в воду свои бредни и сети, им тоже никто не препятствовал – пусть полакомятся свежей рыбкой.

При внимательном рассмотрении обнаружилось, что дорога, по которой они шли, прежде была большим торговым трактом, где-то еще виднелись остатки караван-сараев и малых саманных городков.

– Сто лет назад тут проходил большой шелковый путь на восток, – объяснил Дарнику и Леонидасу Буним. – Когда арабы завоевывали Персию, здесь все процветало.

– А потом что, степняки все уничтожили? – скорее сообщал, чем спрашивал князь.

– И это тоже. Но арабы вскоре снова наладили Южный путь, и необходимость в Северном пути отпала.

– А разве хазарам для себя нельзя было его наладить? – по-ромейски деловито осведомился мирарх. – Или хазарам лень этим заниматься?

– Вот разобьем кутигуров, наверно так и будет, – неосторожно сорвалось у толмача-помощника.

Одного этого признания князю хватило, чтобы окончательно раскусить загадку с их таким непривычным походом, – оказывается, вот откуда уши растут! И сразу ценность собственного города-крепости на этом пути для него возросла многократно.

Уже на третий день дали о себе знать и кутигуры. В хвосте походного поезда вдруг громко залаяли хазарские псы, бросившись в сторону от овечьего стада. И на глазах всего войска из какой-то ямины в одном стрелище от повозок и бредущих воинов выскочили два кутигурских лазутчика в косматых одеждах на легких поджарых лошадках и стремительно умчались в открытую степь. Целый день утомительного движения не позволил лучшим хазарским наездникам догнать их. Зато все войско получило хороший урок: противник о нас знает, нас видит и наверняка уже оценил наши силы.

Сразу возникла необходимость усилить дозорную службу. За это взялся Корней. Подобрал себе сотню самых быстрых конников, в том числе из хазар и из ромеев, и превратил их в дальнюю дозорную цепь, прикрывающую войско во время движения со стороны степи. Двигаясь на расстоянии двух-трех верст от поезда, каждая пара дозорных должна была не только смотреть по сторонам, но не терять из виду другие пары впереди и позади себя. Чуть позже воевода-помощник добавил к этому еще более дальние рейды сторожевых застав на десять – двадцать верст в глубь степи. Иногда эти заставы находили даже свежие следы ночевок кутигурских лазутчиков, но не более того. Зато немного успокаивало, что на следы стоянок крупных отрядов заставам наталкиваться не приходилось.

Двигались, несмотря на зной, достаточно ходко, не меньше чем по тридцать – сорок верст каждый день, чем князь, да и остальные военачальники немало гордились. Никаких гарнизонов за собой не оставляли, что было и хорошо и плохо: хорошо, что позволяло сохранять численность войска, плохо, что появление в тылу кутигурской орды отсекало их от любой связи с каганатом. Хотя нет, быстро связав плоты, можно было раствориться в камышовых заводях и надеяться, что тудэйцы отнесутся к тебе по-дружески.

Переложив на Гладилу основные лагерные заботы, Дарник и в самом деле высвободил себе немало свободного времени. Едва походный поезд останавливался на ночную стоянку, он, коротко переговорив о делах с Леонидасом и Амырчаком, еще засветло уединялся в свой княжеский шатер, дабы послушать новую часть бесконечной «Одиссеи». В их отношениях с Лидией в продолжение времени мало что менялось. Новым было лишь появление в княжеском шатре большой бочки с водой, куда освежиться от несусветной жары сначала влезала Лидия, тщательно пряча под накинутым на плечи покрывалом свои прелести, а после ее омовения запрыгивал Дарник, в пику стыдливой ромейке не стесняясь разгуливать по собственному шатру голышом. Затем следовала трапеза, чтение книги и при потушенных свечах уже сами любовные утехи. Нарушить этот порядок князю никак не удавалось. При его попытках до бочки, до трапезы или до чтения заключить стратигессу в любовные объятия он неизменно наталкивался на столь возмущенный укор в ее глазах, что, в конце концов, вынужден был отступить. Ну и ладно, пусть будет так, решил он и стал играть по ее правилам.

Удивляло полное отсутствие милой женской теплоты в ее разговорах с ним, никаких воспоминаний о славном «Дикейском сидении», ни признаний, когда он полюбился ей, ни даже рассказов о собственном детстве. Только расспросы, как у него, князя, прошел походный день, подробные рассказы о жизни императорского двора в Константинополе да бесконечное восхищение поэзией «Одиссеи», чтобы Дарник, не дай бог, что-то не так оценил, как надо, что лишь мешало князю воспринимать саму книгу.

Хорошо еще, что Лидия совершенно не умела ездить верхом и весь день тряслась со своей служанкой в закрытой княжеской двуколке. При этом она умудрялась совсем не жаловаться на тяготы походной жизни, что вызывало у Дарника определенное уважение. Как-то, чтобы доставить ей какое-то развлечение, князь захотел приставить к стратигессе Евлу, дабы та научила Лидию хоть немного словенскому языку.

– Еще чего! – возмутилась начальница ткачей и мамок-прядильщиц. – Она мне жизнь испортила, а я ее учи?!

Рыбья Кровь даже не сразу понял, что речь идет вовсе не о каких-то старых столкновениях Евлы с Лидией в Дикее, а о том, что стратигесса сейчас заняла княжеский шатер. Увы, наставлять еще одну женскую особь на нужный путь у него не было ни сил, ни желания. Впрочем, и сама Лидия учить словенский язык охоты не выражала: