Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди - Виталий Шипаков Страница 6

Ушел и сгинул где-то, то ли в бою свою головушку сложил, то ли угодил к магометанам в рабство, на турецкие галеры веслом махать. Год прошел, другой и третий, а от Андрея не было вестей. Нелегко пришлось бабенке молодой одной с мальчонкой на руках, но обид, по крайней мере осиротевшему семейству Княжича, никто не чинил. На то имелось несколько причин. Явных сведений о гибели Андрея не было, а то, что он уж третий год в станицу не является, ровным счетом ничего не значило. Бывали случаи, и через десять лет возвращались казачки из дальних странствий. Поэтому охотники заполучить Наталью, конечно, находились, но до поры до времени в узде себя держали. Жизнь, она дороже сладостных утех. Да и сама боярышня своей породой знатной, особенно огромными зелеными очами, вселяла многим суеверный страх. За глаза да за умение израненных с того света возвращать коекто считал ее колдуньей. А еще имелся у Ивашки сильный покровитель – станичный поп отец Герасим. Ходили слухи, будто в молодости был святой отец разбойным атаманом, да таким, что нынешние злыдни ему в подметки не годились. Но с годами образумился казак, к богу потянулся, лет пятнадцать в лавре Киевской монахом жил, заветы божьи познавал, и на Дон уже священником вернулся. Шибко приглянулся казачьему попу беленький да худенький мальчонка – статью Ванька в маму удался. Скорей всего, потому, что других детей в станице просто не было.

Однако настоящая беда пришла через три года с той поры, как запропал отец. Она и сделала Ивашку не просто казаком, а несокрушимым, известным всему Дону Ванькой Княжичем.

4

Шибко обезлюдела станица тем летом. Оно понятно, ну не в лютые ж морозы вольным воинам на разбойный промысел ходить. А тут еще и те немногочисленные, что остались, в степь отправились зверье на мясо бить. Как про то поганые прознали – неведомо, но, добычу легкую почуяв, нагрянула в станицу татарва. Первым делом их мурза срубил отца Герасима. Тот с крестом навстречу вышел, хотел, наверно, выкуп предложить да миром все уладить. Не получилось миром, блеснула в солнечных лучах татарская кривая сабля, и лег священник православный с головой, порубленной у церковной ограды. Ордынцы свой, особый промысел имели, пуще всякой рухляди они любили полонянок брать. Большую выгоду имели супостаты от продажи в Турцию, Персию и далее самого великого богатства земли русской – ее зеленоглазых, белокурых дочерей.

Наталья с Ванькой скрыться не успели, связали их веревкой да погнали, как овец, вместе с остальными пленницами. Ордынцы в Крым обратно из набега возвращались, много девок и бабенок молодых на продажу в свой Бахчисарай вели, а в станицу, видно, забрели случайно.

Шли по выжженной степи без роздыха весь день. Торопились нехристи, погони опасались, лишь когда совсем стемнело, стали на ночевку. До разграбленной станицы уже далече было, а потому, особо не таясь, разожгли костры, забили лошадь и принялись, по своему поганому обычаю, конину жрать. Пленниц развязывать не стали, налили им воды в корыто да, как собакам, бросили обглоданных костей.

Мурза, в отличие от остальных своих сородичей, не бритый наголо, а шибко волосатый, красавцем, видно, мнил себя, мурло немытое, сидел в кругу сподвижников невдалеке от полонянок. Сначала лопотал о чем-то на своем собачьем языке, ордынцы его ржали, словно лошади, затем что-то строго выкрикнул, и татары с явной неохотой подались подальше от костра, а сам патлатый нехристь направился к Наталье. Он ее еще в станице заприметил, да в дороге к ней раз десять подъезжал, все разглядывал. Первым делом Ваньку пнул огромным сапожищем, чтоб за мамку не цеплялся, потом схватил боярышню-казачку за косы длинные и потащил к своему лежбищу. Наталья стала отбиваться: как волчица вцепилась белыми зубами в потную ручищу, но мурза в общении с полонянками, видать, изрядно был поднаторевшим. Даже бить не стал, обвил ей шею плетью да малость придушил, а как сомлела, начал расстилать. Платье распорол от подола до горла, оголил бабенку и любуется, по-девичьи небольшие груди, живот упругий лапает, аж слюни распустил от удовольствия. Все, как надо, сотворил насильник многоопытный, только о волчонке позабыл.

Когда пнул его мурза, Иван от боли впал в беспамятство, а как очнулся, видит – татарин маму волочет к костру. Поначалу до смерти перепугался, умишком своим детским порешил, что он ее зажарить хочет да сожрать. Но даже в ту, младенческую пору, – Княжич казаком себя считал и с оружием расставался лишь во сне. В сапожонке под штаниной, чтоб Наталья не увидела да не отобрала, хранился у него кинжал заветный. Иначе назвать клинок сей было нельзя – золотая рукоять драгоценными каменьями усыпана, лезвие недлинное, но прочности и остроты необычайной, ковал его умелец из далекой земли гишпанской. Достался он Ивашке от отца, а тот в бою со шляхетского хорунжего ¹¹ добыл. Рванул свои ручонки Ванька, что были связаны узлом, рассчитанным на взрослого мужика, они и выскользнули из веревки. Много раз потом случалось Княжичу ползти, не поднимая головы, чтоб, подкравшись незаметно, вырезать вражеский дозор, но этот, первый, Иван запомнил навсегда. Подоспел как раз в тот миг, когда татарин ноги мамины стройные раскинул и, опустившись на колени, стал штаны снимать, тут и он сообразил, что к чему, и уже не страх, а ярость поселилась в маленьком казачьем сердце.

Чутким нехристь оказался, как только Ванька за его спиною встал, сразу оглянулся. Только так оно, наверно, к лучшему, казаку, пусть даже малолетку, не пристало в спину бить врага. Движимый совсем не детской яростью, парнишка саданул клинком прямо под брыластую харю. Хорошо вошло на обе стороны заточенное лезвие в глотку, лишив мурзу возможности орать. Татарин попытался было на ноги подняться, но Иван схватил его своею маленькой рукой за космы и запрокинул навзничь.

Наталья очнулась от брызнувшей в лицо нечистой крови. Поглядев вокруг своими зелеными глазищами, сразу догадалась обо всем. Мешкать, по дурному бабьему обычаю, не стала, лишь запахнула сарафан с сорочкой, как могла, ухватила сына за руку и побежала прочь от костра. Только баба, она баба и есть, даже если очень умная. Им бы в степь податься да раствориться в кромешной темени, тогда б еще была какая-то надежда на спасение, а она взяла, да на дорогу выскочила.

Далеко уйти им не пришлось. Хоть мурза отогнал сородичей, но любопытство татарам тоже свойственно. Отчего ж хотя б издалека не посмотреть, как хозяин русскую красавицу уламывает, вона аж хрипит от удовольствия. Подкрались, глянули тайком и увидали, как он с горлом перерезанным да голым задом своему аллаху душу отдает.

У ордынцев нюх на след, что у собаки. Полверсты Наталья с Ванькой не успели пробежать, как настигла их погоня. Вновь ловить-вязать казачку с сыном нехристи не стали. Сбили с ног на всем скаку и принялись топтать копытами да сечь плетьми. Единственное, что Наталья успела сделать, так это Ваньку по себя подмять, своим телом, которым жизнь ему дарила, укрыть от смерти. Постояли крымцы над растерзанною пленницей, поорали что-то и назад к стоянке подались. Ваньку то ли в темноте не разглядели, то ли тоже за мертвого сочли. Правда, Княжич всего этого не видел: как ни укрывала Наталья сына, ему тоже очень крепко досталось. Лишь к рассвету от росы да утреннего холода очнулся. Долго он сидел над матерью убитой, встать, пойти куда-то силы не было. Когда почуял стук копыт, подумал, что татары возвращаются, чтоб его, как маму, в землю втолочь. То ли с горя, то ли по малолетству даже не испугался, встал среди дороги, зажав кинжал в руке, и скорого конца своей недолгой жизни начал дожидаться. Однако это оказались не ордынцы, а станичники, но не свои, какие-то чужие, вел же их отец Герасим с головою, окровавленной тряпицей перевязанной. Подъехали казаки, посмотрели на то, что крымцы сотворили и, лишних слов не говоря, далее в погоню понеслись, Ваньку поп Герасим подхватил. Нагнали супостатов, когда они уже с ночевки начали сниматься. По овражку незаметно подобрались, из пистолей вдарили по окаянным да взялись за сабли, первым делом норовя отсечь татар от полонянок, чтобы те с ними не расправились.