Сокровище рыцарей Храма - Виталий Гладкий Страница 55

«Здесь погребено тело Блюстителя Ближних пещер иеромонаха Иеронима из казаков Полтавской губернии Игнатия Козодуба, поступившего в Киево-Печерскую лавру 18 Января 1837 года, с усердием трудившегося в разных послушаниях и с 1 Сентября 1855 г. по день кончины 23 Октября 1859 года бывшего Блюстителем. Скончался 46 лет от роду.

Духовнии мои братие и спостницы! Не забудьте мене егде молитися: но зряще мой гроб, поминайте мою любовь в молитве Христа, да учинит дух мой с праведными».

— Здесь, — сказал он уверенно, отсчитав от могилы иеромонаха три надгробия.

Надгробный камень, на который он указал, ничем не выделялся среди остальных. Он казался очень старым и ветхим. Надпись на нем практически исчезла под влиянием времени и смотрелась как обычная эрозия.

— Точно? — с кислым видом спросил Чугун.

Климу затея с поисками клада (да еще где — на погосте!) казалась пустой тратой времени. Он уже сожалел, что поддался на уговоры Васьки Шныря. Но тем и отличался Чугун от многих людей, что не брал свои слова обратно (дал слово — держи!), никогда не пасовал перед трудностями и не отступал от намеченной цели.

— Вот те крест, — ответил Петря, взяв в руки лопату. — Надо спешить. Не ровен час, заметит нас кто-нибудь…

— Разве что покойники, — с нервным смешком парировал Васька. — Но они тут все почти святые, а значит, смирные, так что бояться нам нечего.

Могилу раскопали быстро. Однако вместо цинкового ящика, как рассказывал Петре покойный Гришка, из земли показался обычный гроб. Никакого клада и в помине не было. Подельники вытащили гроб из ямы, открыли и в некотором смущении переглянулись — в нем находился, как и можно было ожидать, скелет, но не человека, а собаки.

— Нечистыя… — глухо сказал Клим и перекрестился, хотя и не был сильно богомольным. — Надо гроб зарыть и уходить отседа.

— Постойте! — вскричал Петря. — Я уверен, ящик здесь! Нужно копать глубже.

— Вот ты и копай, если тебе охота зря мозоли набивать, — пробурчал Чугун.

Васька колебался. Он верил Петре и не верил. Но тут ему на память пришли слова хозяина погребальной конторы Бабаяна, который сказал, что все копатели могил (вместе с соседом Петри, Гришкой) мертвы, и вор приободрился.

— Будем копать, — сказал он твердо больше себе, нежели Чугуну. — Дело верное, Клим. Петря прав. Ящик может лежать глубже. И, скорее всего, так оно и есть. Гроб поставили в могилу для маскировки.

Чугун что-то буркнул себе под нос (наверное, выругался) и взялся за лом, так как дальше пошла странная земля — тугая и неподатливая. Васька взял земляной ком, попытался растереть его в руках — не получилось, затем понюхал и радостно воскликнул:

— Вот сволочи! Ишь, чего умудрили. Смешали песок с мазутом. Значит, ящик там, — он с победоносным видом ткнул пальцем в яму, где оставался лишь один Клим.

Только ему было под силу выворачивать пласты склеенного мазутом песка, который одновременно стал жестким и упругим, как резина.

Спустя какое-то время из ямы раздался радостный возглас.

— Что там? — спросил Васька, заглядывая в яму.

— Металл! — пробасил Чугун; казалось, что его голос доносится с расстояния не менее версты, — все-таки могилка была очень уж глубокой.

— Ур-ра-а! — крикнул совсем обалдевший от радости Васька, но умудрился сделать это хриплым шепотом.

Петря вдруг почувствовал слабость в ногах и плюхнулся своим тощим задом на холмик свежей земли. «Значит, все правда, значит, Гришка не солгал, — подумал он как-то отстраненно. — Свечу в церкви поставлю ему за упокой. Пудовую. Не жалко…»

Пока вытаскивали на веревках из могилы цинковый ящик, все упарились. Он не был большим и сильно тяжелым (весил примерно два пуда, как определил Чугун), но вверх шел плохо — все время цеплялся за стенки ямы, будто не хотел покидать свою тайную обитель. Поставив ящик на землю между старинных надгробий, все молча сгрудились вокруг него, не решаясь вскрыть припасенной загодя пилой, предназначенной для резки металла.

Что в нем?!

Где-то неподалеку подала голос ночная птица. Ее голос пронесся над погостом словно стон кого-из упокоенных здесь монахов Китаевской пустыни и растворился в тишине; она вдруг стала осязаемо густой и вязкой, как тот самый мазут, который залили в яму вперемешку с песком.