Царское проклятие - Валерий Елманов Страница 53

— И… что тогда?

— Пока не напьются крови — не угомонятся.

— Чьей… крови? — икнул царь.

— Того, кто скрывает их, — злорадно разъяснил Палецкий.

— Это как же?! Это моей, что ли?! — окончательно перепугался Иоанн.

— Твоей, государь, — приняв скорбный вид, сокрушенно ответил Дмитрий Федорович. — Мы, как твои преданные слуги, закроем тебя телами…

— Да, да, — радостно закивал Иоанн.

— Но долго не выстоим, — тут же погасил всколыхнувшуюся на лице царя радость князь Палецкий. — Нас мало, а их — десятки тысяч.

— Неужто десятки?! — ужаснулся Иоанн.

— Не меньше.

— А… что же делать?

Палецкий помедлил с ответом, пристально глядя на царя.

Дмитрий Федорович говорил так твердо и уверенно, потому что в этот момент не лгал. Ну, или почти не лгал. Разве что так, самую малость. Немного насчет сроков — не поспеют они к утру. Самое раннее — к вечеру их ждать надо, а скорее всего, через день. Чуточку преувеличил насчет их агрессивности, хотя если с ними мямлить испуганно, то и впрямь могут. Да и про большую кровь, до которой непременно дойдет, тоже правда. Пока она не прольется, народ не уйдет. Только и тут он сказал не всю правду, а половинку, потому как необязательно, чтобы эта кровь оказалась боярской, княжеской или царской. Можно людишек и их собственной попотчевать. Пущай пьют досыта.

Оно, конечно, у царя защитников и впрямь меньше, нежели тех горлопанов, что правды требовать придут. Если посчитать, так хорошо, если один супротив десятка. Но не зря поговорка имеется: «Велико стадо, да овцы, мала стая, да волки». Зато все ратники при оружии, руки к саблям свычные, да еще пищали имеются. Одного дружного залпа вполне хватит, чтоб разбежались или просто назад подались. Пускай на время. А они за это время перезарядят и второй залп сделают.

И в душе на какой-то краткий миг мелькнуло легкое сожаление — а может, ни к чему все это? Может, отменить затею, пока не поздно? Ведь если он завтра поможет перепуганному Иоанну чернь разогнать, в первейших ходить станет. На милость Иоанн не так щедр, как на кару, но и скупым его не назовешь, а уж с батюшкой его, Василием Иоанновичем, и вовсе никакого сравнения. Потому и задержался он сейчас с ответом — сомнение появилось.

И тут же резко оборвал себя, чтоб на ум не шли всякие глупости. По нынешним временам кое-кто дорожку от любимца до злоимца и царского изменщика, которому одна дорога — на плаху, зачастую не в несколько лет — в несколько месяцев одолевал. А обратного пути нет, потому что именно с любимцами Иоанн, как успел подметить Дмитрий Федорович, особенно крут. Они у него, разочаровав в чем-либо, не в опалу, а сразу под топор идут — достаточно одного Федьку Воронцова вспомнить.

И вздохнул горько: «Сам ты, государь, себя приговорил, а потому — не обессудь».

Иоанн же, истолковав паузу Палецкого совершенно иначе, в самую худшую для себя сторону, после тяжкого вздоха князя совсем сжался в калачик и пискнул еле слышно:

— Так как быть-то, Дмитрий Федорович?

— Одна надежда — бежать, — твердо произнес Палецкий, обрезая себе этой фразой все пути к возможному отступлению.

— Сейчас? Ночью?

— А чего ждать? Смерти? Кони готовы, — не давая опомниться, гнал события Палецкий.

— Я мигом, — оживился Иоанн, принявшись лихорадочно одеваться, путаясь в рукавах рубахи, затем с веревочками на портах, а после с сапогами, которые никак не хотели влезать в ноги.

— Ты не уходи, — время от времени напоминал он неподвижно стоявшему у дверей Дмитрию Федоровичу. — Я сейчас, я мигом. Токмо не бросай меня.

— Я не токмо тебя не брошу, государь, но с твоего дозволения вовсе здесь останусь, дабы удержать их сколь возможно, чтоб они погоню за тобой не выслали. Постараюсь хоть до полудня отвлечь их, а там вас уже никому не нагнать.

— А я? — капризно протянул Иоанн и даже оставил очередную попытку натянуть на ногу второй сапог.

— С тобой будут люди… Адашева, — неожиданно для себя выпалил Палецкий, и потом долго гадал, почему назвал именно того. — Отвезут окольными путями в Тайнинское. Туда они не сунутся, а если и так — мы уже соберем рать.

— Сам головы рубить учну, — мрачно бормотал юный царь, торопливо застегивая на себе пояс и накидывая на плечи ферязь. — Огнем каленым жечь стану за то, что на своего владыку покусились. Ни один от меня не уйдет.

«Даже про жену не вспомнил, — горько усмехнулся Палецкий, следуя за Иоанном, сопровождаемым удивленными взглядами караульных».

Уже у самого крыльца он тронул царя за плечо.

— Подожди, государь, — произнес негромко, продолжая самую капельку колебаться — правильно он поступает или нет.

Несколько секунд Палецкий внимательно вглядывался в перепуганное юношеское лицо, после чего пришел к выводу, что правильно — пусть живет, как на том настаивал Подменыш.

Он его, конечно, не убедил, но старый испытанный способ гадания по Псалтыри подтвердил их точку зрения. Ткнув накануне пальцем в открытую наугад страницу, он прочел: «Бог мой, милующий меня, предварит мя, Бог даст мне смотреть на врагов моих. Не умерщвляй их, чтобы не забыл народ мой, расточи их силой своей и низложи их, господи, защитник наш».

И тогда он понял, что проиграл. Можно было бы попытаться продолжить спор и придумать, как переупрямить Подменыша — рановато повелевать начал стервец, но вот против прочитанного задирать голову глупо. Раз подсказали свыше «не умерщвляй», стало быть, нельзя. Опять же владение тайной дорогого стоит.

— Может, последний раз видимся, государь, — пояснил он, вглядываясь в перепуганные глаза. — От толпы чего хошь можно ожидать.

— Я тогда за тебя отомщу, — заверил его Иоанн. — Страшно отомщу.

«И тут только о крови думает, — подумал Дмитрий Федорович, возвращаясь в царскую опочивальню. — Ну-ну».

Последний из караульных, что стоял у самых дверей, попытался было перегородить князю дорогу, но тот пояснил:

— Государь отправил меня обратно, повелев дожидаться его возвращения в ложнице.

Прокатило. Тот отошел в сторону, уступив проход.

Дмитрий Федорович прошел внутрь и сел на краешек постели. Если все будет удачно, то новый, его Иоанн, должен вернуться часа через два перед рассветом, чтобы поначалу его лицо могли увидеть только в полумраке, а сейчас можно немного и вздремнуть.

Палецкий инстинктивно чувствовал, что хотя бы самый малый отдых своему телу, но дать должен, причем незамедлительно, иначе завтра не выдержит. Он прилег, но сон упорно не шел — сказывалось перевозбуждение. В голове проносилось событие за событием — правильно ли все сделал, не упустил ли какую-нибудь мелочь, которая потом, в самый неподходящий миг, обиженная невнимательностью, устроит и самому князю, и Подменышу такое нечто с чем-то, что мало не покажется.