Таинственный двойник - Юрий Торубаров Страница 53

– Да… – горестно вздохнули хозяева, – но что случилось, то случилось.

– Вы правы, – подхватила боярыня, – и я так говорю Настеньке: что случилось, того не вернуть. Можно убиваться годы. Но жизнь одна… Помогите мне, чтобы она поняла это. Сейчас к ней сватается княжич. Но она и слышать этого не хочет. Так пожалейте вы ее… она вас… – у боярыни потекли слезы.

– Матушка, – Пантелеймон упал на колени, – мы все понимаем. Мы ей… скажем.

– Встаньте, – она подняла Пантелеймона.

Видя, что боярыня подошла к вешалке и взяла одевку, хозяева заволновались:

– Как вы так… не угостились, – залепетала жена.

– Ой, какой она делает варенец, – поклонился и Пантелей.

Видя, что хозяева сильно расстроятся, если она откажется от угощения, боярыня проявила милость и согласилась опробовать варенец. Варенец был действительно очень вкусный, и боярыня отведала целую чашу.

– Хорош! – согласилась она, – я такого не пивала.

Когда Пантелей вернулся, проводив боярыню до ворот, жена стояла на коленях, молилась и отбивала поклоны. В доме было светло, хозяйка не задула лишнюю свечу. Пантелеймон только поморщился и терпеливо ждал, когда жена закончит молиться.

Наконец она поднялась, муж плюнул на пальцы и потушил свечку.

– Вот так, – тяжко вздохнул он.

Жена пододвинула лавку.

– Что делать-то будем, Пантюша?

– Что, что, – нервно буркнул он, – я, думаешь, знаю. Вот если бы сейчас дверь открылась… – не успел он произнести эти слова, как она открылась.

Оба остолбенели. На пороге показался… Дружок.

– Фу ты, – чертыхнулся хозяин, – нашел, когда прийти.

– Не накормил собаку, а ругаешься, – она встала, налила в миску молока и покрошила хлеба.

Кобель начал с жадностью глотать пищу. Когда насытился, виновато посмотрел на хозяев и пошел на свою «службу».

Буран затих к обеду следующего дня. На улицу высыпала ребятня, прохожие стали пробивать тропы. Пробралась к ним и Настенька. Она была чем-то возбуждена, глаза ее светились, на лице играл румянец. Ох, и хороша она была!

– Здравствуйте, мои дорогие, – она поочередно поцеловала каждого в щечку, – сейчас напали на меня ребятишки и давай кидать снежки, – с какой-то внутренней радостью лепетала она.

– Ну раздевайся, снимай шубейку, – Пантелеймон подошел к ней. Усадив ее за стол, повернулся к жене: – Налей-ка Настеньке варенца.

К варенцу дали пирожок, шанечку. Все это она съела с аппетитом.

Наевшись и поблагодарив их, она призналась:

– Как мне хорошо у вас! Вы – точно родные.

– Были бы, – вздохнула хозяйка, – да вот…

– Он вернется, – выпалила она с жаром. – Я верю!

– Доченька ты наша, – почти запричитала хозяйка, – нет никого у нас дороже тебя. Счастья мы тебе хотим.

Настенька насторожилась и посмотрела на хозяйку.

– Не смотри ты на меня так, не рань мое сердечко. Оно и так болит, не переставая. Но поверь, наша дорогая, не надо себя обманывать, – она вытерла слезы, – если жив он и здоров, то увезли его, бедного, за море-океан. И нет оттуда дороги. Была бы – давно бы он соколом ясным прилетел, рыбой-окунем приплыл бы к своей лебедушке. Но нету… – она разрыдалась.

– Ну, мать, успокойся, – стал утешать ее Пантелеймон.

Она вытерла слезы, глотнула водицы.

– Нет уж, – безнадежным голосом заговорила хозяйка, – не дождемся мы его, и тебе, голубушка ты наша ненаглядная, хочу сказать: не убивай себя, не губи красоту свою. Выбери человека хорошего. А Андрюшу в сердце своем носи. В имени сына твоего сохрани. И мы с Пантюшей, – она взглянула на мужа, – благословляем тебя!

Метель стужей сменилась, окна разрисовала. Скрип снега за версту слышен. Сидит дева у окна и задумчиво в него смотрит. Что она там видит? Друга своего потерянного, как он борется с ворогами разными. Или бьется сокол ясный с коршунами черными. Не пускают они его. Наседают со всех сторон. А может, стала слушать, не зазвучат ли бубенцы далекого княжьего возка. Кто его знает… Чужая душа – потемки.