Танец бабочки-королек - Сергей Михеенков Страница 52

– А вам, бабам, какая от того печаль? У вас свои мужики есть у каждой.

– Не все ж с ними, как с мужьями, жили. Что ты всю жизнь человеческую к греху сводишь?

– А что ж она такое – жизнь наша? Грех и есть. Сплошной грех. И безгрешен тот, у кого сила. Потому что ему никто не посмеет попрекнуть его грехом. Я что, жизнь не понимаю? И раньше так было, и теперь. При немцах жить можно! Зря вы нос воротите. Теперешнюю жизнь я очень даже понимаю. И вам советую её понять. Чтобы потом в телегу-то на ходу не прыгать… С детьми да со старухой… Вот добьют немцы Красную армию, возьмут Москву, и всё сразу изменится. К весне другая жизнь настанет.

– А как пройдёт и она? А, Кузя? Другая-то жизнь, может, тоже ненадолго…

– Не пройдёт. Немцы навсегда пришли.

– Вспомни, что нам учитель истории, Степан Никитич, говорил?

– А что он говорил?

– Что Россию никто ещё не мог покорить и завоевать. Много было охотников.

– Эти смогут. Они уже под Москвой. Вся сила там.

– Французы и в Москве были, а что случилось потом? И немецкие рыцари тоже приходили. А татары несколько раз Москву жгли. Плохо ты уроки учил, Кузя.

– Да ладно тебе, тоже мне учительша… Ты лучше с Зиной поговори. Ты на неё влияние имеешь. Скажи, что нынче только я её счастливой могу сделать. Госпожой будет ходить. И о родне не забуду. А Курсанта своего ты с добром проводи. Пока это возможно. Пока в управе не дознались. И пока меня за язык не потянули. Я твои бабьи шашни прикрывать не собираюсь. Я тебе пока не сват и не брат. Разделайся, пока не поздно. Потом благодарить будешь, что дело посоветовал. А ну как Иван вернётся? Из плена-то, ходят слухи, скоро отпускать начнут.

Дети ещё вздрагивали под её руками, но уже притихли. Настороженно смотрели то на Кузьму, то на дверь. И Кузьма понимал их взгляды.

– Да проводи ты детей, что ли, – сказал он. – Поговорим спокойно.

– А мне так спокойнее, – ответила Пелагея.

– Имей в виду. Через неделю-другую немцы возьмут Москву.

– А ты ж прошлый раз говорил, что раньше?

– Слушай, что я тебе говорю! Ох и язык же у тебя… В Шилове казачья сотня формируется. Специально для борьбы с партизанами. Так что и с этими бандитами скоро будет покончено. Начнём строить нормальную жизнь. А этих, ваших, в заложниках подержим, пока все остальные не придут. Срок им – сутки. Сколько их там ещё прячется? Вместе с твоим Курсантом. Трое? Четверо? Кто у них заправляет? Курсант твой? Хоть у вас тут в Прудках народ и молчаливый, а я всё, как видишь, знаю. Немцы всё равно за диверсию на станции не простят. На ком-то да отыграются. Не зятьки, так из деревень народ под расстрел пойдёт. Вам этого надо? Сами беду на свои головы кликаете… А про то, что у вас тут делается, мне, повторяю, всё доподлинно известно. И пока – только мне.

Всё, да не всё, злорадно подумала Пелагея.

Выходя из Пелагеиного дома, Кузьма с сенцах столкнулся с Петром Фёдоровичем.

– Пойдём, – сказал он старосте. – Дочь я твою старшую не обидел. Но предупредил. Если умная, поймёт. А если все её думки под подолом… С младшей давай решать по-хорошему. Нечего тянуть.

– Погоди решать, – тяжело дыша, ответил Пётр Фёдорович. – Если так дальше пойдёт… Что ж тут решать… Всё за нас немцы решат. Да казаки, дружки твои. Откуда они только появились. Хуже немцев. Нахальничают, мародёрничают.

– Хохлы. Западенцы. Но и мы пока что-то можем решать. Вот сейчас. Пока не поздно. Мы с Зинаидой поженимся, и тогда как семью полицейского вас пальцем никто не тронет. И оберштурмфюрера Штрекенбаха будешь угощать самогоном в своём доме, за своим столом. Если сделаешь свой дом желанным для него, то кто тебя тут тронет? Всех пригнём под себя. И хохлы тоже притихнут. Казаки, тоже мне… Главное, Штрекенбаха улестить. Сможешь?

– Оборони господи от такого гостя, – неожиданно брякнул Пётр Фёдорович и отвернулся к окну.

– А вот это ты, Пётр Фёдорович, господин староста, зря. Бумагу подписал? Подписал. Давай тогда служить новой власти верой и правдой. Другого выхода у нас с тобою нет.

– Ты меня с собою не равняй.

– Нас война сравняла, – и Кузьма похлопал ладонью по прикладу винтовки. – Зятьков мы забрали в качестве заложников. Остальным времени на всё про всё – сутки. Завтра после обеда приеду за ними. Пусть выйдут по-хорошему. Кто ими заправляет? Курсант? Вот пусть к обеду он и соберёт их возле школы. И доложит мне по полной форме. Выйдут все, проведём регистрацию и отпустим по домам. Они нам ни к чему. Это уже не солдаты. Им только возле баб и место. Будут дороги расчищать. Отрабатывать повинность за всю деревню. Хоть какая-то польза. А если Курсант со своими не выйдет, казаки постреляют зятьков. А там еще неизвестно, кто вагоны сжёг да часового убил… Всей деревне плохо будет. Жили б да жили спокойно. Скоро всё наладится. Никаких тебе колхозов. Работали бы на себя. Да налог бы сдавали.

– Налог-то, может, такой хомут, что потуже колхозного, – сказал Пётр Фёдорович. – Вон как вы скот со двора тащите. Что у нас к весне при такой вашей власти останется? Три козлёнка?

– Ты о дочерях и внуках побеспокойся! Вот твои козлята. А всё остальное – дело наживное. Подумай, Пётр Фёдорович. Подумай хорошенько. Одно я тебе точно могу пообещать: кум королю ходить будешь, если условия мои примешь. Правой рукой своей сделаю!

Кузьма сел на коня, разобрал поводья и стал разворачивать коня на утоптанную дорогу. И в это время со стороны ближнего леса, от Аксиньиной лощины, послышался рокот мотора. Кузьма крутнул головой, остановил коня, привстал в стременах и начал вглядываться в поле.

– Наш летит, – сказал он.

– Не похож.

– У Сталина уже нет самолётов.

– Кто его знает, – усмехнулся Пётр Фёдорович.

Самолёт летел низко. Вскоре они отчётливо увидели красные звёзды на его коротких овальных плоскостях, серебристый вибрирующий нимб вокруг мотора и за ним одинокого пилота, в чёрном кожаном шлеме и в очках. Пилот внимательно осматривал окрестность, и его очки несколько раз блеснули на солнце.

Кузьма мигом снял через голову винтовку, передёрнул затвор и выстрелил навскидку. Потом ещё и ещё. Лётчик погрозил им кулаком. Кузьма продолжал стрелять, пока не расстрелял всю обойму. Конь под ним приседал после каждого выстрела и приплясывал.

– Конь у тебя сильно нервный, – заметил Пётр Фёдорович на его пустопорожнюю стрельбу.

– Разведчик. – Кузьма провожал взглядом самолёт, торопливо перезаряжая винтовку. – Немного он тут налетает. У немцев хорошие зенитки.

– Раньше не летали, – как будто бы невпопад сказал Пётр Фёдорович и снова усмехнулся.

– Так вот что, староста: завтра регистрируем зятьков, а послезавтра я приезжаю за Зинаидой. Не сладите тут по-хорошему, увезу по-плохому. Я её и такую любить буду. Мне всё равно. Моя власть! И ещё: заканчивай с вывозкой леса. На следующей неделе придут машины, забирать. Лично принимать буду. И свинку помоложе заколи. Чтобы сальце полюбовей было.