Турецкий ятаган - Сергей Шхиян Страница 50

— Ну и живи здесь, пока отец не помягчает, — не без коварства сказал я, приближаясь к интересующей меня теме. — Дмитрий Александрович — человек хороший, добрый?

— Боярин-то? — назвал он дьяка общепринято, как именовались не по должности, а за богатство и положение, солидные люди. — Боярин может и хороший, да мне до него дела нет.

— Что так? Неужели обижает?

— Обижает? — думая о своем, машинально переспросил парень. — Нет, что ему меня обижать, он сам по себе, я сам по себе. У него дел и без нас хватает. Ты знаешь, — наклонился он к моему уху, хотя поблизости никого не было, и шепотом сказал, — боярин девку из-под венца украл, она теперь в тереме запертая сидит! Во! Только ты, смотри, никому!

Глухота не помешала мне услышать интересную информацию, про девушек-красавиц слушать всегда любопытно.

— Да ты, что, я — могила! А что за девка-то? — спросил я.

— Я ее только издали ведал, на лицо не рассмотрел, а по стати видать — хороша! Боярин потому и на Москву не едет, и нас у стрелецкого головы выпросил, что ее родичей боится. Она, говорят, из первейшего рода.

— Хорош дьяк! — подумал я.

Вообще-то на романтического любовника Дмитрий Александрович внешне никак не походил, скорее, напоминал обычного успешного бюрократа, достаточного и самовлюбленного. Являя распространенный тип бесполого «начальника», который как мне казалось, за последние четыреста лет почти не изменился — та же канцелярская удаль в глазах, непомерная жадность, равнодушие к окружающим и готовый в нужную минуту склониться в нужную сторону стан.

— А где боярин держит девку? — как бы невзначай спросил я.

— Так в хоромах своих и держит. Вон в том терему, в самом высоком.

В этот момент мы как раз подходили к плетню, отделяющему хозяйственный двор от переднего и великолепное строение предстало перед нами во все своем варварском великолепии. Алексашка задрал голову и показал пальцем на терем, украшенный шестигранной шатровой кровлей с петухом на маковке.

— Осторожнее, — одернул я, — заметят.

— Чего заметят? — не понял он и тут же переключился на новую тему: — А знатный, Алеша, у тебя меч, мне бы такой! Не хочешь со мной поменяться? А меня тоже знатная сабля, — для демонстрации он обнажил до половины свой клинок. — Меч, голова с плеч!

— Не могу, тятя заругается, — сразу же пресек я его наивную попытку выклянчить ятаган. — Он его у турецкого паши в бою добыл, — соврал для большей убедительности я.

— Жаль, а то бы я к нему и ножны добыл! — искренне огорчился парень.

— Ножны мне очень нужны, не подскажешь где взять?

Действительно, я уже измучился носить обнаженным ятаган, на который все сразу обращали внимание.

— Знаю я хорошего мастера, — обрадованно сообщил Алексашка, — так это наш же из стрельцов, только он, Алеша, без денег делать не станет.

— Это ничего, я заплачу, — обрадовался я. — Он где, в Москве?

— Да нет, здесь, ты же его только что видел, наш десятник. Он знатные ножны делает. Хороший мастер, первый у нас в слободе.

— Да, ну! Пойдем к нему, поговорим!

Мы вернулись в казарму. Там уже было несколько стрельцов, собирающихся после ужина лечь спать. Мы сразу же подошли к хмурому десятнику.

— Дядя Степан, — обратился к нему Алексашка, — ты можешь Алеше ножны для сабли сделать? Он заплатит.

Десятник сидевший на полатях, поджав под себя босые ноги с желтыми подошвами, кажется, впервые внимательно посмотрел на меня и громко, для глухого, спросил:

— Тебе, парень, какие ножны потребны, красные сафьяновые с золотым набором? Может, с каменьями самоцветными? — насмешливо говорил он, демонстративно разглядывая мой потрепанный кафтан.

— Простые, кожаные, — ответил я, — цвет всё равно какой.

— Не возьмусь, дорого моя работа для тебя стоить будет.

— Дядь Степ, — вмешался в разговор Алексашка, — Алеша заплатит, ты посмотри, какой у него меч!

В казарме, освещавшейся несколькими лучинами, было полутемно, и рассмотреть качество оружия было, на мой взгляд, невозможно, однако стрелец попросил:

— Дай, гляну.

Я положил перед ним ятаган. Тотчас на разговор подошли не успевшие заснуть и разбуженные громким разговором стрельцы, обступили, началось придирчивое разглядывание оружия. Видно было, что в качестве клинков они разбираются, пробовали на звук, отблеск, проверяли заточку.

— Хороша сабелька, — наконец высказал общее мнение десятник. — Тебе, парень, такая вроде бы не по рылу. Продать не желаешь? Я за ценой не постою.

— Не продается, это отцов подарок.

— Ты подумай, я тебе за нее целый ефимок дам, а то и так без денег уйдет, ты и не заметишь, — серьезно пообещал десятник.

— Ну, так как, возьмешься ножны сделать? — спросил я, пропустив скрытую угрозу мимо ушей.

— Утро вечера мудренее, может, завтра и передумаешь, — так же игнорируя вопрос, негромко сказал десятник, возвращая мне ятаган. — На, береги, а то глядишь, он ночью сам убежит!

Намек был достаточно прозрачный, если не сказать угрожающий. Однако я его не расслышал и никак на него не ответил, спросил, где свободное место, и лёг на крайние полати. Здесь дуло из дверей, но хотя бы было чем дышать. Остальные стрельцы уже легли, и как только догорели лучины, в казарме стало совершенно темно.

Разговор с десятником мне не понравился, как и он сам, но делить с ним мне было нечего, и я понадеялся, что впоследствии отношения как-то наладятся. Предыдущая бессонная ночь дала себя знать, и как только я вытянулся на сеннике, сразу провалился в сон. Не мешали мне ни спрятанный на груди мешок с серебром, ни подсунутый под спину ятаган, ни разноголосый храп мужской компании.

Не представляю, сколько времени я проспал, когда вдруг почувствовал, что меня кто-то тормошит. Сначала показалось, что это просто снится, но когда в лицо ударил тяжелый дух чесночного перегара, я мгновенно проснулся. Кто-то пристраивался ко мне с боку и тихонько подталкивая, пытался заставить повернуться на бок.

Я вспомнил недавний разговор с десятником и понял, что меня хотят обокрасть. Рассмотреть что-нибудь в кромешной темноте было невозможно, как и начинать драку. Единственным ориентиром, указывающий точное положение противника, оказался удушающий чесночный аромат. Я почмокал губами, изображая потревоженного крепко спящего человека и, как будто уступая подталкиванию, резко повернулся на бок, прицельно двинув в чесночный дух локтем. Под боком кто-то негромко взвизгнул, тотчас и зашуршало под посконной подстилкой сено. После чего неприятный запах исчез.

— Ну, паскуда, смотри у меня! — прошептал невидимый грабитель, и меня оставили в покое.

Утром по меньшей мере трое стрельцов смотрели на меня волками. У одного из них, парня с хитрыми глазами, оказался синяк и распухший нос. Над ним добродушно подсмеивались товарищи, а он лениво отшучивался, что впотьмах столкнулся со стеной. Алексашка смотрел на меня виноватыми, собачьими глазами, но подходить не решался, улыбался и кивал со стороны головой.