Ветры земные. Книга 2. Сын тумана - Оксана Демченко Страница 46

– Спасибо, – ещё раз повторил Оллэ, и впрямь похожий на медведя. Встряхнулся, разбрызгивая дождевые капли. Последний раз глянул на остров, едва ли видимый в черном войлоке ночи даже взору нэрриха. – Пойду… Я отвык от долгов и, ты прав, они тяжелы, давят. Дважды прав: я могу чуть расправить плечи, зная, что меня проводили и даже благословили.

– Да ляжет под ноги тебе надежный камень верной тропы, – прошептал Энрике, свершая знак первого камня.

Оллэ вскинул мешок на спину и шагнул в ночь, нырнул в неё, холодную и темную. Служитель долго шептал вслед путевую молитву. Затем повернулся к озеру – и кряхтя, охая, поминая чертей и совестя себя за несдержанность в речах, полез в осеннюю воду, способную и святого довести до сквернословия. А дождь всё сеялся, пропитывал воздух холодом и делал его густым, простудным. Энрике вернулся на остров, в добротный, пусть и крошечный домик, купленный Кортэ еще летом. Тогда рыжий упрямец ругался и сорил деньгами, яростно доводил работников и лез в помощники, звонко отвешивал тумаки и затрещины… Так что постройку безропотно продали, в ничтожные четыре дня разобрали, перевезли на остров и снова собрали.

– Заставь дурака богу молиться, он и сдохнет на месте, тощим задом целясь в небо, – важно отметил Кортэ, выпроводив работников и вручив гордой Лупе самодельный игрушечный ключ от дареного дома. – На. Владей. Вернусь, объяснишь, на кой пёс красавице сгодился в мужья нищий святоша?

Цыганка приняла деревянный ключ, звонко чмокнула Кортэ в обе щеки, расхохоталась – и не стала отвечать на глупые вопросы. Первый раз в жизни у неё был свой дом. Настоящий. Первую зиму в жизни ей не придется брести по раскисшей грязи, искать временный кров… Первый год пройдет без мамы, и впервые на её плече – рука человека, которого она позволяет себе ругать так беззлобно и подробно, как никого иного…

И вот лето иссякло, снова пришло и снова вылиняло. Время течет быстро. Все знакомые нэрриха ушли далеко, а усталость… она возвращается всякий вечер.

Энрике сидел в траве, смотрел на озеро слепыми от усталости глазами, наполненными мелкозвездчатой крутящейся тьмой. Спину надежно подпирала теплая стена, под рукой обреченно скрипел сочными листьями один из высаженных Лупе цветков – бесполезных, но красивых. И, что бы ни говорил Оллэ о несовершенстве мира, служитель его слова едва слышал тогда и вовсе не понимал теперь, два года спустя. Жизнь много лет оставалась черна и пуста, но высший сжалился и дал то, о чем его не смел просить дон Хулио Ароза, утративший брата, честь, любовь и укрывшийся от непосильного бремени бытия под сводами Башни, под черным облачением Зоркого, под принятым наугад именем – Энрике.

– Меня воротит от твоей святости, – забеспокоилась жена. Подошла, погладила лоб легкой сильной рукой. – Здоров… ты не оглох? Я тут ругаюсь!

– Лупе, ты тут ругаешься, – кивнул непутевый муж и расплылся в блаженной улыбке. – Я слышу. Я счастлив.

– Тогда не сиди сиднем, грядки-то вскопай, счастье и поубавится, – усмехнулась цыганка. – Святые камни таскаешь так, вот-вот пуп треснет. Что толку с них? Скажи мне, тощий святоша, творог вкуснее камней? Не заводи глаза! Не молчи! Да что за манеру взял, я хоть криком кричи, хоть всех чертей поминай скопом – а он улыбается… Поводов-то нет. Глянь: пусто вокруг, а умный служитель должен строить храм там, где вдоволь жирных грешных донов.

– Они примутся глазеть на тебя, и что тогда останется от моей святости? Ты и так рапиру норовишь перепрятать сотый раз, от греха подальше, я знаю, – задумался Энрике. – А золото у нас имеется, но ты и его держишь в тайнике.

– Кортэ многовато оставил, – мирно признала жена, села рядом и вздохнула, охотно и плотно прижимаясь спиной к теплой стене, а боком – к мужу. – Чёрт с ними, с грядками. Сегодня мой день. Станцуем? Как говорит душка Кортэ, покаяться ты уж всяко успеешь. После.

Служитель виновато глянул в безмятежное и всепрощающее небо. Оббил пыль с короткой рясы, нащупал пальцем свеженькую прореху, требующую штопки. И начал развязывать пояс. Кряхтя, поднялся в рост и потер ноющую спину. Пляску он полагал делом еретическим, потому всегда исполнял, скинув черную рубаху, голым по пояс. То есть точно так, как нравилось Лупе. Глаза в глаза, ощущая дыхание и тепло тела.

– Давай, полу-дон, – рассмеялась жена, протягивая руку и предлагая помочь ей встать.

Служитель нагнулся и подхватил на руки, очередной раз удивляясь, как это в нем уживаются два совершенно разных человека? Помнящий сотни молитв и соблюдающий все посты фанатик Энрике – и готовый плясать даже в постный день дон Хулио Пабло, последний отпрыск старого и славного рода Ароза, утративший права на земли и титул из-за скандала вокруг дел покойного брата.

– Плохо то, что дети медленно взрослеют, – быстрым горячим шепотом посетовала Лупе, делая шаг вперед и прижимаясь всем телом, выщелкивая пальцами редкий начальный ритм. – Мы с тобой теперь заняты, Оллэ невесть где, наш малыш Хулио умеет только агукать, до знакомства с виуэлой ему еще расти и расти. Значит, опять без музыки…

– Зато паломников нет, – привел удобный довод служитель, окончательно впадая в ересь.

– Вот заразы…

Лупе огорченно выдохнула, уткнулась лицом в голое плечо и оборвала танец, едва согретый первыми движениями. Муж обнял её, нехотя обернулся в сторону берега, ощущая себя обманутым, жаждущим и несчастным, ничуть не готовым именно теперь натягивать рясу и быть – служителем… Увы: паломники явились, когда их не ждали. Пешие, они сосредоточенно спускались по отмеченной редкими белыми камнями тропке в скалах – к берегу, к тому самому месту, откуда можно вброд пройти на остров, вымочив одежду, зато не тратя ни драгоценного времени на поиск лодки, ни средств на её найм.

– Это был мой день! – всерьез, до звенящих в голосе слез, расстроилась Лупе. – Как они смеют переть толпой? Мой день, мой муж и мой дом! Я собираюсь родить тебе дочку, а ты уже глядишь на них, мимо меня… Что пользы в олухах? По медяку с носа, и не в наш кошель, а этому, – Лупе сердито махнула рукой в сторону круга из двенадцати камней, выложенного на вершине холма поодаль. – Иди, не делай вид, что ты еще здесь.

Дверь дома с треском захлопнулась за расстроенной Лупе, сразу захныкал в комнате разбуженный малыш Хулио Фабий, законный наследник прав и титула опальной семьи Ароза – то и другое ему выбил и вызолотил неугомонный Кортэ, отдаривая за исполнение своей же просьбы числиться названым папашей… Непутевый кровный отец младенца нагнулся, поднял изодранную пыльную рясу, похожую на тряпку. Осмотрел, встряхнул – и решительно натянул. Пояс он завязывал, уже спускаясь по склону узкой извилистой тропкой.

Оллэ первым сказал: не стоит основывать храм в точности на месте древнего. Пляску едва ли допустят в круге двенадцати камней, да и строить в скалах неудобно, почти невозможно. А вершина холма – хороша. Тут такое же твердое каменное основание, что образует весь остров. Храм на возвышении будет виден издали, с любой тропы, а может быть – если несуществующий пока что шпиль позолотить – и от трех больших перевалов в ясный день.