Интервенция. Харбинский экспресс-2 - Андрей Орлов Страница 40

– У нас тут что за дела? Одна только разведка. У баговцев совсем другое. Там все серьезней. И бомбирование предполагается, и, само собой, поединки. А тут я на поединок никак пойти не могу – ремонта никакого, если, не дай бог, поранят машину – месяц могу просидеть без дела. А пилот без опыта киснет.

– Я ведь в пятнадцатом году на германском как воевал? – говорил авиатор. – Цеплял к своему «Морану» якорь на тросе, а к якорю – шашку пироксилиновую. Завидел противника – якорь вниз, и с хвоста захожу, высоту набираю. Тут, сударь, ювелирный расчет требовался, чтоб самому не пропасть.

– А теперь? Так же воюют?

– Так же? – переспросил авиатор, явно сожалея о бестолковости статского собеседника. – Вот уж нет. Господин инженер Иордан из Киева предложил оригинальнейшую идею. Представьте: пилот размещается на заднем кресле, а на переднее пулемет ставится и запас патронов. Целых семьсот штук! Пулемет, правда, под углом кверху стоит, чтобы ось ствола вне диска винта смотрела. Но все равно – эффективнейшая вещица! Куда там якорю с пироксилиновой шашкой. Каменный век. Подходишь к противнику снизу, дергаешь за гашетку – чик, и готово!

– И у вас такой же?

– Верно. Да только где мне его использовать? Мотаюсь над лесом, будто комар над голым задом, пардон. Все диспозицию красных изучаю. А чего ее изучать? Нету у них никакой диспозиции. Тем и берут. Вот у боевой авиагруппы иная задача. Там будет настоящее дело, помяните мое слово.

– И что, не просились перевестись? – продолжал приставать Павел Романович, вынужденно приспосабливаясь к собеседнику, потому что главный вопрос был еще впереди.

– Нет. Атаман ни за что не отпустит. Вот если б от адмирала пришло отношение… Да и то – вряд ли. Они с атаманом в контрах. Два медведя в одной берлоге. Хотя, разобраться, единое дело делают. Но я все-таки перейду! – воскликнул он неожиданно и пристукнул кулаком по коленке. – У меня в БАГ, знаете, товарищ имеется. Поручик Миллер. Он меня звал. Вот, даже кольцо подарил – это их, баговцев, знак, – авиатор покрутил на пальце широкое серебряное кольцо явно кустарной работы. – Так что подниму как-нибудь утром машину – и адье!

– Позвольте взглянуть?

Авиатор снял кольцо с указательного пальца левой руки (безымянный и мизинец отсутствовали) и протянул Павлу Романовичу.

Кольцо, натурально, самодельное. Широкое, но тонкое, а наверху эмблемка припаяна: двуглавый орел держит в когтях авиационный винт с лопастями.

– А кто таков этот Миллер?

– Лучший пилот, – убежденно сказал авиатор, забирая кольцо. – Самый лучший из всех, кто когда-либо летал над нашей грешной землей. А может, и из тех, кто будет летать.

– Чем же он так хорош?

– Вы не поймете.

– Я постараюсь.

– Миллер талантлив, бесстрашен и очень удачлив. У него лишь на германском сорок пять побед. Да еще здесь. Легенда! Под ним погибло двадцать машин. На нем живого места нету, вся нижняя челюсть на стальных скрепах. Однажды он дрался один с двенадцатью «Альбатросами».

– И победил?

– Да, – сказал авиатор. – Но послушайте, атаман просил вас над тайгой покатать. Не передумали?

– А куда ж вы меня посадите? Сами говорите – переднее сиденье вашего «Сопвича» под пулемет занято.

– Так я патронный ящик на время сниму, вот и поместитесь. Только почему «Сопвич»? У меня «Ньюпор». А вот на «Сопвиче» я вас точно бы не покатал. Это аэроплан одноместный.

Вот так и бывает: только решишь, будто улыбнулась тебе наконец удача, – и тут как раз получишь от судьбы по зубам.

Павел Романович наскоро разговор закончил и поспешил с авиатором распрощаться. Показалось, что тот ушел немного обиженный. Да только что оставалось делать?

Словом, пилот, да не тот.

Не получилась контратака на неведомого врага. Геката по-прежнему оставалась анонимной и оттого особенно смертоносной. Надо признать: то, что они до сей поры живы, объяснялось большей частью везением. И личной храбростью ротмистра, мысленно вздохнув, добавил про себя Дохтуров. Правда, мадемуазель Дроздова, узнав от атамана подробности поединка доктора с броневиком «Товарищ Марат», восторженно заявила, что Павел Романович – настоящий герой. Но это, конечно, по молодости.

Дохтуров попросил атамана вместо полета помочь с паровозом до Харбина. Попасть туда было теперь первостепенной задачей. Семин обещал – и слово сдержал.

Ждать пришлось более четырех часов. И вот тут-то произошла беседа с господином Соповым, имевшая самые важные последствия.

До поезда (читинский скорый, набитый мешочниками и беженцами, к которому атаман распорядился прицепить теплушку-двухоску) коротали время за чаем в том же привокзальном ресторане. Пути расходились: ротмистр сказал, что, пожалуй, останется у атамана. Клавдий Симеонович говорил, что воротится в Харбин, но позже – ехать в грязной теплушке он наотрез отказался. Анна Николаевна, хотя на словах и торопилась в материнский дом (та, верно, уж и надежду-то потеряла!), тоже решила повременить с отъездом.

А вот Павел Романович ждать не мог – его дело не терпело ни малейшего отлагательства.

– Знаете, – сказал Клавдий Симеонович, когда ротмистр отправился знакомиться с частью, куда был временно определен атаманом, а мадемуазель Дроздова прилегла на кушетке в углу, – не верю я в это чудесное снадобье. Вот ни на столько! – и показал ломаный, с траурной каемкой, ноготь.

Этим словам Павел Романович не удивился. Во-первых, из восторженных поклонников как раз и получаются самые ярые ниспровергатели. Его всегда удивляло, что Сопов так быстро поверил в рассказ о лаудануме. К тому же, насколько он знал титулярного советника, тот никогда не говорил все до конца, непременно оставляя что-нибудь напоследок.

Поэтому сейчас Павел Романович ничего не ответил – молча ждал, что последует далее.

И дождался.

– Глупости все это, – проговорил Сопов. – Я, впрочем, не столько про вашенскую панацецию. Или как там ее?

– Панацея, – машинально поправил Дохтуров.

– Вот-вот. Я насчет теорийки вашей, будто за вами одним гонятся и сжить со света хотят. Не-ет, тут не складывается. Тут что-то иное.

– Например?

– А не знаю. Только вот что скажу: вы кое-что упустили. Потому что не имеете информации.

– Какой еще информации?

– Очень существенной. Да что там крутить: про генерала-то вы забыли! А он и есть главный злодей!

– Это вы о Ртищеве?

– О нем, о ком же еще. Вы ведь главного не знаете. Он же, ракалья, в меня из револьвера стрелял!

– Вот как? – поразился Дохтуров. – А что это вы ничего до сих пор не сказали?

– Ну не сказал. Тут столько всего навертелось!

– Так расскажите подобнее, – просил Павел Романович.