Римская рулетка - Игорь Чубаха Страница 4

Вся эта белиберда, как отчетливо видел Хромин, была вырезана перочинным ножиком из скверно и аляповато напечатанного бульварного журнальчика начала двадцатого века, может быть даже «Нивы». Но Белосток даже не подумал задавать вопрос, имеет ли написанное смысл.

– Историк, – медленно, вглядываясь в обрывок пожелтелой бумаги, спросил атаман, точь-в-точь тот профессор на филфаке, который принял на душу грех завалить юного Вячеслава, – народ древний и народ древнейший?

– Чудь, – на опережение подсказал тонкоголосый пацан с мрачным взглядом.

Белосток оглянулся так, словно хотел снова влепить подзатыльник, да серьезность момента не позволяла.

– Чудь есть смешение двух ветвей арийской расы – тевтонцев с ататюрками, – нравоучительно объявил он. – Свечи мы достанем. Тевтонцы у нас есть. Историк, нам нужна ататюркская девственница.

* * *

Когда Айшат было восемь лет, она влюбилась в русского солдата. Недалеко от их дома, на горе, за проволочной сеткой, была воинская часть. Дядя Салим вздыхал перед ужином и непременно говорил за вечерней молитвой: «Господи, когда враги наши уйдут…», а дальше перечислял множество богоугодных дел, которые предстоит совершить в этом благословенном будущем. Маленькая Айшат с детства знала, что на горе живут идолы зеленого цвета, которые бегают быстро, имеют цепкие руки и больше всего на свете мечтают о маленькой тавларской девочке, чтобы закопать ее под грудой камней. Иногда на улицах, натыкаясь на кучи строительного щебня, Айшат понимала, что еще одна тавларская девочка не убереглась. Но годы шли, девочка становилась старше, и ей уже хотелось взобраться на гору, поглядеть на таящийся там ужас.

Идол стоял за проволочной сеткой, в руках у него был точно такой же карабин, как тот, что дядя Салим прятал за старыми ульями в подвале. У идола была совершенно гладкая голова и веселая улыбка.

– А, черная! – радостно приветствовал он Айшат. – Ты чего хочешь, черная?

Айшат знала это слово по-русски, и оно ей ужасно понравилось. Было здорово, что такой здоровенный и страшный идол с первого же взгляда оценил ее роскошные смоляные косы. Айшат засмеялась и убежала вниз по каменистому склону.

Месяц прошел, пока дядя Салим уловил изменение настроения племянницы и проследил путь ее ежевечерних прогулок. За это время отношения юной тавларки с солдатом превратились в самые серьезные: она понимала уже три-четыре русских слова, а он, к ее огорчению, перестал называть ее «черной». Дядя Салим выслушал русские слова из уст племянницы и вздохнул особенно тяжело.

– Он – мой друг! – вопила Айшат, когда ее запирали под замок.

Месяц ее не выпускали даже на улицу, что для девочки в ее возрасте не только неприятно, но даже неприлично. Через месяц, ночью, дядя Салим вывел всю семью во двор и спрятал в погреб. На горе полыхали дощатые здания за проволочной сеткой.

– Господи, если только наши враги дойдут до наших домов… – бормотал дядя Салим, выкапывая из-под старых ульев ручной пулемет и устанавливая его на крышу дома.

Пулемет простоял на плоской крыше пару лет и надоел всем ужасно. Айшат перестала верить во врагов дяди Салима, как только обнаружила, что об идолах на горе он говорит теперь иначе:

– Господи, с тех пор, как ушли наши друзья…

Айшат было приятно, что ее круглоголового друга оценили-таки по достоинству, но руины на вершине горы постепенно зарастали кустарником, а дядя Салим вздыхал все отчаяннее.

– С тех пор, как наши враги имеют власть над нами…

– Эй, черные! – кричали приходящие на двор люди в штатском, но с карабинами, болтающимися на ремнях. Ни один и близко не был похож на того славного идола. У всех на головах громоздились нечесаные лохмы, все были пыльные и неопрятные. В первый раз они не нашли пулемет и увели дядю Салима. Во второй – он отдал пулемет сам. Айшат скучала и учила русский язык. По выходным семья собиралась и слушала стихи великих поэтов.

– Господи! – просветлел дядя Салим, которому теперь придавал дополнительной меланхоличности перебитый на сторону нос. – Наша Айшат будет артисткой!

Жизнь снова приобрела для него смысл, он перестал поминать врагов и достал из подвала ульи. Жизнь в Гушано-Тавларской республике входила в колею, хотя каждую зиму, примерно в феврале, внизу по склонам долины начинались пожары. Айшат не очень расстроилась, когда, подсчитав зеленые бумажки с изображением широколицей старухи, дядя Салим торжественно объявил, что везет Айшат на север учить ее на русскую артистку. Насколько понимала Айшат, когда сгорела застава на горе, все русские солдаты уехали тоже на север. Удачное совпадение.

Когда после нескольких дней тряски в железнодорожном вагоне Айшат прочитала несколько русских стихов в здоровенном, как и все в этом жутком городе, здании, дядя Салим погрустнел.

Они жили теперь в бревенчатом доме, очень похожем на тавларский, тем более что все соседние дома занимали неизвестные ей ранее родственники. Соседи приходили в гости к дяде Салиму, слушали русскую речь Айшат и горестно вздыхали о неведомых врагах. Дверей дядя хоть и не запирал, но предостерегал племянницу взглядами. Он ждал зимы и договаривался со знакомыми, чтобы пристроить куда-то торговать «девушку с прекрасной русской речью, только чтобы было кому присмотреть». Прописка? Опять прописка? Господи, когда наши враги нас пропишут…

Айшат хотела снова посмотреть город. Он ей очень не понравился, напугал, как в свое время гора, где жили идолы. Больше всего город походил на старый немытый улей. На улицах совсем не было солдат, более того, ни одного человека с гладкой головой, не считая лысых. Но лысый – это совсем не то. Дядя Салим, между прочим, тоже лысый.

– Айшат, со мной сегодня приедет хороший человек, наш дальний родственник. Пожалуйста, встреть нас сегодня на автобусной остановке. Надо понравиться ему.

Автобус опаздывал. Айшат оглянулась на окна своего дома, потом снова поглядела на дорогу, и тут мимо проехал автомобиль, нечастый гость на этом раздолбанном шоссе. Машина притормозила чуть поодаль, потом задним ходом вернулась к луже, выбитой колесами машин возле остановки.

– Эй, черная!

Возможно, она и вспомнила бы занудные объяснения дяди, что в этой стране подобное обращение не комплимент, а повод заподозрить в спрашивающем врага. Но в окно машины высунулась совершенно бритая голова, и это решило дело.

– Ты шахидка, что ли? Чего ждешь?

– Автобус, – сказала она, невольно улыбаясь и стараясь правильно произносить фразу. – Я не шахидка. Я тавларка. Меня зовут Айшат.

* * *

Долгие годы позднего социализма семейство профессора истории Василия Петровича Хромина, любезного папаши, ютилось в кривоватой и темной «двушке» на втором этаже великолепного, но обветшалого особняка в одном из переулков Петербурга. Братья Хромины, Митя и Слава Васильевичи, росли в полумраке, разглядывая средневековые гравюры и офорты античных ваз, развешанные на стенах. На офорты иногда текло с потолка, и тогда папаша Хромин поднимал очки вверх и говорил: «Там ведь роскошная квартира, но коммуналки населены быдлом». С годами, а также с потерей кафедры в Институте водного транспорта папаша Хромин стал раздражителен, и его выводили из себя разговоры сына Мити. Сын Митя утверждал, что хочет стать бюрократом. На разумных бюрократах, утверждал он, мир стоит.