Остров затерянных душ - Джоан Друэтт Страница 36

«Воскресенье, 14 августа 1864 года, – пишет Масгрейв. – С прошлого воскресенья стоит погода, которую мы называем «очень хорошей», то есть штормов нет. В остальном погода весьма переменчивая, с частыми ливнями и снегопадами».

Пользуясь тем, что наступили погожие деньки, обитатели Эпигуайтта охотились на тюленей. Они добыли одного годовалого тюленя и двух самок, которые, как выяснилось после забоя, были беременны. Радостью для них стала встреча с Королем, который отсутствовал, как им показалось, целую вечность. Масгрейв надеялся, что это добрый знак, – возможно, вернутся все морские львы, ведь приближалась пора размножения.

Помимо этого он ощущал, по его словам, «беспокойство, как будто ежесекундно ожидал какого-то необыкновенного события», вероятно, по той причине, что близился девятимесячный срок с тех пор, как они покинули Сидней.

«Вчера я ходил на то место, откуда открывается хороший вид на гавань, и весь день просидел там на камне, ожидая появления корабля, – пишет он. – Сегодня утром исходил весь берег с теми же надеждами».

Впрочем, капитан понимал, что напрасно истязает себя.

«Нет оснований ожидать этого еще по меньшей мере два следующих месяца». Но он не мог ничего с собой поделать.

Решив, вероятно, для разнообразия увидеть в сложившихся обстоятельствах что-нибудь положительное, Масгрейв рассуждает о том, что отсутствие штормов, вообще-то, приятная перемена. В прошлое воскресенье он писал о нескольких яростных бурях с ураганным ветром такой силы, что волны хлестали через крышу дома.

«Если бы он не был так прочно и надежно построен, то неизбежно был бы повален ветром, а мы, претерпев кораблекрушение, стали бы еще и жертвами крушения дома», – замечает он с нетипичным для него сдержанным юмором.

На удивление Масгрейва, да и к радости тоже, разбитый «Графтон» перенес шторм почти без ущерба, оторвало только часть настила его палубы. Судно выдержало все зимние шторма, и даже последняя чудовищная буря не причинила ему особого вреда.

Видя, что корабль построен чрезвычайно прочно, Масгрейв подумал о том, чтобы перевалить его на другой борт и посмотреть на его дно в надежде, что «в конце концов можно будет еще что-нибудь с ним сделать». А может, даже вернуть его в рабочее состояние, чтобы добраться до Новой Зеландии.

Идея была чрезвычайно амбициозной. Чтобы перевернуть корабль, нужно было закрепить прочные цепи за остатки грот-мачты и найти пару мощных блоков, один из которых соединить с цепями, а другой надежно зафиксировать на берегу. На судоверфях для этой цели служит специальный, прочно закрепленный столб, но команде «Графтона» придется использовать в его роли крепко укорененное дерево на берегу. Трос, пропущенный через множество шкивов обоих блоков, концом будет пропущен через третий блок, поменьше, и закреплен на чем-то наподобие во́рота. Вращаясь, он будет наматывать на себя трос, постепенно его натягивая и переваливая «Графтон» на другой борт, – и это будет только начало, если окажется, что вообще есть смысл заниматься его ремонтом.

Это требовало от подчиненных Масгрейва многих усилий. Тем не менее, когда они с Райналем обсуждали предстоящее дело, француз выказал уверенность, что сможет смонтировать блоки и цепи, а остальные, узнав о возможности ремонта шхуны, чтобы дойти на ней до Новой Зеландии, проявили готовность приступить к нему безотлагательно. Первым делом нужно было убрать все камни на том участке дна, куда судно должно будет перевалиться, и это значило, что им придется дожидаться потепления. Однако мужчины настолько воодушевились, что, несмотря на внезапную перемену погоды, которая принесла обильный снегопад и метель, длившуюся восемнадцать часов подряд, едва дождались ее окончания, чтобы взяться за дело.

После нескольких дней работы по пояс в ледяной воде они расчистили дно от самых крупных камней там, куда должна была упасть шхуна. Следующий этап состоял в том, чтобы облегчить «Графтон», насколько это возможно. В каюте и трюме уже ничего не осталось, но предстояло вынуть весь балласт, блок за блоком, а между тем температура воздуха была на три градуса ниже точки замерзания. Управившись и с этим, они изо всех сил принялись откачивать воду из трюма, но задача оказалась невыполнимой, так как вода тут же снова быстро вливалась в трюм. То был очень скверный признак, но они продолжали, «не теряя упорства и присутствия духа», как отмечает Масгрейв с некоторым сомнением, поскольку уже начинал подозревать, что вселил в своих подчиненных ложную надежду.

В итоге, с большими трудностями перевернув шхуну на другой бок, они обнаружили, что их изрядные усилия были напрасны. Подтвердились самые худшие опасения Масгрейва. Открывшийся борт оказался буквально изрешечен пробоинами, а обшивка была полностью разворочена и изломана от ахтерштевня до грот-вант посередине корпуса. Починить ее не представлялось возможным, поэтому они вытравили трос, и шхуна перевалилась в свое первоначальное положение.

Пожалуй, признавал Масгрейв, он поступил неправильно, дав людям надежду, ведь ее крах их страшно расстроил. Что касается его самого, то это разочарование спровоцировало очередной приступ глубокой депрессии, которая усугублялась еще и тем, что наступил сентябрь, а значит, минуло уже восемь мучительных месяцев с тех пор, как они были выброшены на берег. «Как же медленно они тянулись и с какими душевными страданиями я их пережил, – признается Масгрейв, – описать это невозможно».

С приходом весеннего равноденствия погода стала хуже, чем когда-либо прежде. Ветер, снегопады, ливни были так сильны, что, по словам капитана, «лучше было не выходить за дверь без крайней необходимости». Впрочем, иногда нужда заставляла их вступать в борьбу с природной стихией, чтобы добыть себе пищу, и, если им удавалось убить тюленей, а это всегда были беременные самки, им приходилось нести мясо на себе, так как море было слишком неспокойным, чтобы выходить в лодке.

Затем, к ужасу всех пятерых, морские львы снова исчезли. Их не было в лесу, не стало их и на берегу, они не плавали в воде. Создавалось впечатление, что все они отправились на другие земли, чтобы там собираться и размножаться.

Мясо тюленей, которое они солили, сушили и коптили, теперь должно было бы их выручить, но, как раздраженно отмечает Масгрейв, его практически невозможно было есть. Когда был выбор между корневищами сахарника, которые ему уже надоели до отвращения, и копченым мясом, он выбирал коренья.

«Мы ослабли и плохо себя чувствуем, – констатирует Райналь, как никто другой горячо ненавидевший «неудобоваримое растение». – Наше положение становится все более и более критическим».