Мoя нечестивая жизнь - Кейт Мэннинг Страница 36

Я никогда уже не узнаю наверняка, что подействовало: горчичная ванна, «Лунное средство», ложка вытекшей из меня крови или те слезы, что я выплакала в своей постели, но нечто (божественной природы или нет, то никому не ведомо) сделало так, что мой месячный цикл восстановился столь же внезапно, как и исчез. На самом деле такое совсем не редкость и часто происходит с совсем юными девушками, когда они распереживаются. Похоже, я все-таки не забеременела.

Та история пробудила во мне стойкость и решительность. Перед лицом грядущих катастроф непременно нужно закалить волю и укрепить бастионы крепости, именуемой Женская Добродетель. Никогда такое не повторится. Клянусь. Никогда. С сегодняшнего дня никто не сумеет меня искусить. Ни красивыми словами, ни серебряной цепочкой. Ни ЧАРЛЗ Г. ДЖОНС, НИ КТО-ЛИБО ЕЩЕ.

Выполоть без жалости. Страсть – это сорняк, пасленовый виноград, крапива, полынь, которую я дергала на пасторских грядках в Иллинойсе.

При свете дня я была «цветком добродетели», зато ночью, одинокая, сидя в холодной кухне, я тосковала по теплым объятиям, по нежному слову. Самыми мучительными были мысли об этой адской связи между мной и Чарли, ведь стоило мне закрыть глаза, как передо мной возникали картинки нашей плотской близости, сразу делалось дурно. В припадке омерзения я сняла с шеи серебряную цепочку, но тут же надела обратно. Я ненавидела Чарли всеми фибрами души, но каждую ночь кидалась на свое ложе разврата, страстно желая его увидеть. Уж я бы ему рассказала, какие муки мне доставляет моя физиология. Я вывела пальцем на пыльном стекле его инициалы и стерла. Он не постучался в мою дверь. Не написал ни единого слова. Загадочно исчез. Ушел воевать? Убит? Опять меня все покинули.

Сентябрьским деньком, ближе к вечеру, под тем предлогом, что надо сбегать к аптекарю Хегеманну, я поспешила к типографии, сначала по Нассау-стрит, потом по Бикман-стрит. У «Гералд» я встала в двух шагах от двери-вертушки, чтобы не пропустить выходящих из здания людей. Некоторые были в рабочих робах. Но для начала я вычислила газетных писателей – беззаботные типы, бородатые, лохматые и почти все в клетчатых пиджаках. У людей попроще, наборщиков и прочих, пиджаки были не такие клетчатые, зубов поменьше, а грязи на руках и башмаках побольше.

Первый человек с грязными руками, показавшийся из дверей, был похож на хорька: рыжеволосый, с узким лицом-мордочкой, маленьким носом и маленькими цепкими глазками.

– Мистер, – заступила я ему дорогу, – не знаете, как поживает наборщик по имени Чарли Джонс?

– Я-то? Может, и знаю. – Он оглядел меня с головы до ног и прищупился: – Да ты прямо пинта эля! Скажи-доложи, как тебя зовут?

– Экси Малдун.

– Брикки Гилпин, к вашим скромным услугам.

– Где он? Чарлз Джонс? Где я могу его найти?

– А сидит он, – ухмыльнулся Брикки Гилпин. – В Томбс. При этом известии рыба, что заменяла мне в последние недели сердце, выпрыгнула из сухого сосуда и погрузилась в водную прохладу.

Я поняла, что ошибалась насчет Чарли. Был он не гадом и сволочью, а невинной жертвой судебной машины. Мир для меня заиграл красками. Из «брошенки» я мигом обратилась в «обремененную заботами», а уж оттуда состоялся прыжок к «жизнерадостной».

– Но почему? – спросила я. – Что он натворил?

– Да был с людьми, что семь недель назад напали на приют для цветных сирот.

– Вранье! Чарли не мог ни на кого напасть, он ведь сам приютский.

– Да нас целая толпа была, – пожал плечами Брикки. – По всему городу стучали кастрюлями, перекрывали улицы, не помнишь, что ли?

– Помню. Свора дворняг.

– А почему черномазые свободны от призыва, а мы – нет? Почему мы должны выкатывать по триста долларов на рыло, чтобы не забрили в армию, а сумерки и никербокеры ^[48] отлынивают? В этом приюте пряталась тьма цветных парней, ну мы и спалили их логово.

– Не может быть, – ужаснулась я.

– Да никто там не сгорел, детей няньки увели. – Брикки цыкнул зубом. – Но Джонс в том не участвовал. Фараоны сцапали его еще до того. Приняли за верховода.

– Так его там не было?

– Был. Сам признался. Заявил, что готовил материал для мистера Хориса Грили из «Трибун». Сказал фараонам, что записывал про мятежи на бумагу, чтобы потом опубликовать в газете. Неплохая отмазка – мол, писал отчет. Правда?

– Если он так говорит, значит, так и было.

– Ему только надо доказать это в суде. «Гералд» помогать ему не будет, так как он сказал, что пишет для «Трибун», а в «Трибе» никто про него знать не знает. А тем временем Брикки Гилпин – вот он, к вашим услугам. Глаз у него такой, что легко разглядит дырки в челюсти, где зубы выпали. На вашем месте, мисс, я бы просто пригласил меня на сэндвич с сыром и забыл про Чарли Джонса, потому как в кутузке он надолго, а потом его призовут в армию.

Я развернулась и быстро зашагала прочь от этого Гилпина.

– Даже сэндвичем за беспокойство не угостишь? – громко крикнул он мне вслед.

Будь у меня сэндвич, я бы его точно угостила. За радость, которую мне принесло его безрадостное известие. Только когда прошла несколько улиц, вести стали оседать во мне подобно золе. Чарли либо в тюрьме, либо на войне.

С тех пор полицейские, судьи, агитаторы, священники, благотворители не вызывали во мне ничего, кроме ярости, – это они отняли у меня того единственного человека, что знал мое настоящее имя. Я написала в тюрьму Томбс. Без толку. Ярость захлестывала меня, я грохотала кастрюлями, бранилась почем зря, пока миссис Броудер не объявила:

– Следи за собой, юная леди, а то быстро подыщем тебе замену.

По мне, так ее угрозам цена была грош. От Чарли по-прежнему не было вестей. Говорить о нем я могла только с Гретой, с которой мы постепенно сблизились. Обе мы варились в бульоне из злости и любви. Она влюбилась в своего «дорогушу» мистера Шеффера. Описывая его ухаживания и цветочные подношения, Грета заливалась краской. Мы развешивали во дворе белье, когда Грета заговорила о нем:

– Ах, я даше не могу ест. Я болна от люпоффь.

– Люпоффь никого не убивает, а вот то, что ей мешает, – убивает.

– Ой, я тебье уше говорийла, что твой парьен плохий, мошенник.

– Он не мошенник.

– Сама сказайл, он сидит в тьюрма? – ухмыльнулась Грета.

– Чарли выпустят. Он вернется ко мне, как только сможет.

– Только не шчитай дни.

Она выудила из-под выреза платья кружевной платочек:

– Мистер Шеффер подарийл.

– Он женится на тебе?

– Да, да. – Улыбка, словно шоколад, таяла у нее на губах.