Яд для Наполеона - Эдмундо Диас Конде Страница 34

Сотрапезники, будто по команде, бросили через плечо свои салфетки на пол. Слуги поспешили заменить их новыми.

— Видите, мсье Огюст, как хорошо известны нам французские обычаи! — похвастал хозяин.

Огюст, разумеется, знал, что подобный жест считался во Франции признаком воспитания. Но был небольшой нюанс: салфетка выбрасывалась не после перемены блюд, а сразу после однократного использования.

— А сейчас, с вашего позволения, минуту тишины, — обратился к присутствующим Огюст, — в противном случае мы не сможем сосредоточиться.

Уверенным движением он взял в левую руку большую двузубую вилку, вонзил ее в румяную тушку пулярки, поднял на уровень груди и острым как бритва ножом стал на весу резать птицу, отсекая сначала ножки, потом крылышки и, наконец, грудку. Та же операция была произведена и с двумя оставшимися пулярками. После этого один из чернокожих слуг обошел всех с блюдом, каждый выбрал себе кусочки по вкусу и полил их нежнейшим соусом на телячьем бульоне с растопленном в нем сливочном масле, в состав которого также входили мелко нарезанные трюфели, тертый сыр и немного томатов.

Когда Огюст удалился, члены семейства принялись уписывать деликатес. По прошествии десяти или пятнадцати минут с лиц едоков постепенно исчезли улыбки, и за столом воцарилось гробовое молчание — слышалось лишь позвякивание приборов. Патриарха вдруг пробил пот.

— Мсье Огюст! — воскликнул хозяин дома. — В чем дело? Что это за пулярка? У меня от нее скверно в желудке.

— Дьявольщина, меня тоже корежит, — объявил старший сын.

— И меня мутит! И меня! — чуть не хором сообщили невестки.

— Не хочу ничего сказать, но… — младший сын осекся.

— Дорогая, а ты как? Ты бледнее смерти… Мсье Огюст! Мсье Огюст!

Именно в это мгновение в салон вошел Жюльен — в долгополом темном сюртуке и сапогах для верховой езды. На груди — небольшой серебряный медальон.

— Успокойтесь, господа, — хладнокровно говорил он, приближаясь к амфитриону. — От вашего недуга есть лекарство. Там, откуда я родом, произрастает цветок, имя которому — лютик ядовитый. Эта травка, обладающая уникальной способностью — раскрывать подноготную души, по вкусу прекрасно вписывается в соус Бриллат-Саварин.

Женщины вскрикнули, сыновья устремили на отца полные ужаса взгляды.

— Кто вы такой? Что вам нужно в моем доме? Как вы здесь оказались? — вопил хозяин испытывая уже нешуточные боли.

— Я освежу вашу память. Дело было зимой восемьсот третьего года, когда мсье Теодор, — Жюльен пристально посмотрел на прекрасную даму, — в одну ночь лишился и этой плантации, и своей жены, в чем ему оказали содействие сидящие за этим столом господа. В ту ночь, — обходя вокруг стола, Жюльен извлек из кармана флакон зеленого стекла с позолоченной пробкой, — мсье Теодора опоили и жульнически обыграли в покер три негодяя, которые пользовались полной поддержкой присутствующей здесь его супруги, — Жюльен остановился за спинкой стула корчившейся в коликах прекрасной дамы.

— Говорите же скорее, чего вы хотите? — выдавил из себя старший сын, выпучив лихорадочно горевшие глаза.

Дамы уже громко стонали.

— Лютик ядовитый не столь безжалостен, как некоторые души. У меня в руке противоядие, средство, обезвреживающее яд, которым вы отравились, — Жюльен показал всем зеленый флакон. — Если вы не примете его немедленно, вас всех ждет верная смерть, — последние слова он обратил главе семейства.

Оба сына, бледные как полотно, с выражением почти нестерпимого страдания, попытались было вскочить и броситься на Жюльена, но тот жестом дал понять, что разобьет спасительную склянку:

— Будет жаль, если так случится. Однако, — он снова посмотрел на помещика, — если вы будете столь любезны и подпишете передачу плантации обратно ее законному владельцу, мсье Теодору, все закончится благополучно. Очень советую поторопиться с принятием решения. — Жюльен поднял руку с зеленым флаконом над головой. — В вашем распоряжении всего несколько минут.

Устроитель банкета с усилием повернулся к своей прекрасной соседке — но стоны дамы были уже едва слышны. Он перевел взгляд на сыновей, принял бумагу из рук Жюльена и подписал, пересиливая боль и дурноту.

Жюльен, внимательно изучив подпись, сложил документ, спрятал во внутренний карман сюртука и направился к выходу.

— Противоядие, противоядие… — бессильно шептал хозяин. — Я же… выполнил… ваше требование… Дайте нам… скорее…

Сыновья уже были мертвы. Старший повалился грудью на стол, уткнувшись в тарелку; младший окаменел с неестественно прямой спиной, откинув назад голову и с гримасой жутких страданий на лице. Невестки бились в последней агонии, судорожно хватаясь руками за горло.

— Скорее… скорее… — торопил теперь уже бывший хозяин дома, протягивая руку к Жюльену. — Я умираю… Противоядие… умоляю…

— Да! — воскликнул, возвращаясь, Жюльен. — Взгляните на своих сыновей. Они больше не страдают. И ваша половина, о которой вы так пеклись, уже близка к смерти. Смотрите, — держа обеими руками, он повернул к нему голову дамы, испускавшей дух, — не отводите глаз, пока они еще могут видеть… Любуйтесь истинным обличьем ее души.

Амфитрион с ужасом смотрел на то, во что превратилась прекрасная, любимая им женщина. На искаженном лице проступило выражение жестокости и порока. Он не мог узнать свою любовь в жуткой образине с вылезшими из орбит глазами, вывалившимся изо рта сухим, распухшим языком и перекошенными словно в адской ухмылке губами. Ему казалось, что в этом мерзком облике перед ним предстала сама смерть.

Боль стала уходить. Продолжая неотрывно следить взглядом за незнакомцем, умирающий плантатор почувствовал, что его легкие разрываются от недостатка воздуха.

— Знайте, прежде чем последовать за ними, что этим подарком вы обязаны вашему драгоценному другу Теодору, который, можете не сомневаться, никогда вас не забудет, — сообщил Жюльен.

Амфитрион, уже не слыша, с гортанным всхлипом рухнул головой на стол.

В салоне вновь появился Огюст — в своем обычном костюме, спокойно натягивая на руки перчатки.

Мужчины созерцали неподвижные тела за столом.

— Прислуга точно будет держать язык за зубами? — спросил Жюльен.

— Отныне они больше не рабы и знают об этом. Кроме того, они были и остаются преданы Теодору, — заверил Огюст.

— Хорошо. Трупы пусть отнесут в болото, — распорядился Жюльен.

Огюст вышел, чтобы передать поручение. Взгляд Жульена задержался на зеленом флаконе. В действительности внимание его привлекло не противоядие, а собственные руки, которые по-прежнему держали склянку. Юноша в задумчивости смотрел на них, глубоко пораженный сознанием, что все произошедшие здесь совершено этими самыми руками. Он рассматривал их, будто они чужие и существуют сами по себе. Крепкие руки, которые никогда не обнимали родителей, нисколько не дрожали, оставались спокойными, как во время шторма спокойна вода на глубине. Более того, кровь, словно подчиняясь внешней силе, даже замедлила свое течение. Словно эти руки были созданы для подобных дел.