Алхимик. По следам Джордано Бруно - Хорхе Анхель Ливрага Страница 28

О, люди! Бойтесь могущества Души Мира! Скажите вашему чувственному искусству, вашей науке, рабе ненависти и несправедливости, вашим нынешним детским формам религии, что человек гораздо величественнее, чем им кажется, и что он время от времени падает на колени, потому что не осмеливается стать богом и взлететь к небу.

Сани был смущен и поражен. Он поднял взгляд, и ему показалось, что он видит грозных ангелов, наблюдающих за ним с верхних сводов, и сложнейшие геометрические фигуры. Его охватило такое острое чувство собственной слабости и ничтожности, что он со всех ног бросился обратно в пустыню. Он прыжками спустился по высоким ступенькам и стал взбираться по зыбкому склону дюны. Жуткий ветер выбил почву у него из-под ног, и он несколько минут пролежал лицом вниз в полубессознательном состоянии, почти погребенный в песках.

Когда он вновь поднялся, храм был уже почти полностью скрыт песком, и колоссальные смерчи продолжали заметать его.

Довольно скоро он стал думать, не было ли все это обманчивой иллюзией его чувств, излюбленных жертв пустыни.

С поникшей головой он продолжил путь, а между тем дюны вокруг постоянно меняли свои очертания и место. В какой-то момент ему открылся маленький холмик, а на нем — несколько амфор неописуемой красоты. Он поспешил туда, но едва до них дотронулся, сосуды рассыпались в прах. Это подтверждение, пусть и эфемерное, окончательно убедило его в реальности всего увиденного.

По пути он вспоминал то, чему два года назад учил его последний наставник. Речь шла о том, что в этих землях, ныне страшных и пустынных, на протяжении сотен тысяч лет развивалась древнейшая цивилизация. Он вспомнил также, как его предупреждали, что никто не может проникать в эти храмы и брать что-либо оттуда, поскольку еще не пришло время раскрыть тайны. Сокровища эти хранят «батты», раса могущественных элементалов, которые будут жить до наступления подходящего времени. Никто из тех, кто пытался что-то украсть у этих стражей, не вышел из пустыни, а те немногие, кто остался в живых, провели свои последние месяцы в состоянии полного, безнадежного безумия.

Улегшись в тени пещеры, он проспал пару часов, но он так жаждал достичь цели, что скоро встал и, преодолевая сопротивление болевших мускулов, заставил их работать — пошел быстрым и уверенным шагом.

Горы встречались все реже и становились все ниже, их сменяли обширные равнины очень крупного и рыхлого песка. Воды у него было немного, да и та закончилась уже больше двенадцати часов назад, и палящее солнце мучило его, обжигая до костей.

После медитации, которую он обычно проводил на закате, он продолжил путь, но заметил, что его пробирает холод и предательски охватывает странный сон. Сани знал, что означает заснуть ночью в пустыне, а ему очень хотелось дойти. Куда? Он не знал, но, где бы это ни было, там его ждала истина, любовь, прекрасный и манящий лик Таинства.

На рассвете он убедился, что, не обращая внимания на физическую боль, постепенно преодолел ее; он почти не чувствовал ужасной усталости, едва не свалившей его с ног несколько часов назад, а шершавое, как пемза, пересохшее горло, казалось, успокоилось и стало чуть мягче. Когда солнце поднялось высоко, он лег спать под выступом скалы. Он пробыл вдали от этого мира более десяти часов, а когда проснулся, оказалось, что его почерневшая кожа потрескалась, опаленная лучами солнца. Все его члены сотрясала ужасная дрожь, а в висках стучало.

Он встал с большим трудом, ноги подкашивались, и ему удалось добраться только до какого-то углубления в ближайших скалах. Пользуясь своими знаниями посвященного в мистерии Природы, он стал восстанавливать контроль над всеми частями тела и приводить в гармонию энергетические потоки. После довольно длительных дыхательных упражнений он почувствовал легкость, силу, оптимизм и желание как можно лучше воспользоваться этим днем.

Во время жертвоприношения заходящему Солнцу он вдруг понял, что у него кончился ладан, и это была последняя капля, переполнившая чашу: он почувствовал, как на него наваливается смертельная тоска, он осознал свое одиночество, одиночество во всех смыслах слова. Он забыл об учителях, об ангелах-хранителях и обо всех навыках психики и ума, которыми владел. Он знал только, что он один; даже страха он не чувствовал. Страх — это тоже компания, это один из видов надежды, чего-то приближающегося. Принести облегчение ему могла бы и боль, ведь боль не дает думать, но Сани не страдал: его тело, почти полностью восстановленное силой его воли, молчало и ничего не боялось, поскольку ни на что не надеялось.

Темный застывший пейзаж выглядел словно воспоминание, совершенно неподвижное, не способное меняться.

Он знал о существовании Божественного и множества существ, составляющих Вселенную, но ощущал их где-то далеко. Мелкие песчинки под ногами казались ему такими же недоступными, как и космические песчинки, на которые он бросал взгляд. Он был посередине, словно подвешенный. Один, один, один!

Он снова взглянул на четко очерченный горизонт и рыдая упал ничком на песок. Его сковала тоска, и какое-то время он пролежал без движения, словно мертвый.

Вскоре ему стало холодно; мелкие камни делались ледяными, а среди редких скалистых кряжей волчьим воем завывал студеный ветер — это был его воинский клич. Ощутив его порывы, Сани в своих потрепанных грязных одеждах весь съежился. Не осознавая собственных действий, он встал и сделал несколько шагов, но почти сразу остановился. На его губах показалась улыбка, и, пристально посмотрев на звезды, он поблагодарил их. Злые чары рухнули, теперь у него появилось нечто общее со многими другими существами: ему было холодно, он чувствовал тоску и тревогу.

Поначалу он обрадовался этому и мысленно попытался передать свою стойкость всем, кто оказался в подобном положении, — и людям, и зверям. Хотя боль и ушла, она сроднила его с другими страдающими людьми; но постепенно страдания тела ослабевали, а высшие части его души заставили его испытать чувство глубокого стыда за собственную слабость и эгоизм.

Вполне естественно, что обычным людям огонь в печи кажется жарче, когда за стенами дома мороз и когда они знают, что мало кто пребывает в таком уюте и покое. Да и боль «меньше болит», если человек знает, что больно кому-то еще; лучшее зрелище для кривого — это проходящий мимо слепой. Но философу не пристало попадать в плен подобных чувств; скорее, он будет страдать, если кому-то холодно, а он сам при этом в тепле или если страдает любое другое существо, и не важно, испытывает он сам такую же боль или нет.

Сани знал все это и в душе чувствовал себя униженным из-за того, что не смог так поступить. Разве он учился, странствовал, прилагал столько усилий для того, чтобы стать таким же жалким и слабым, как любой обыватель, влюбленный в свое пальто, в горячий обед, в физиологический покой? Разве сверхчеловеческий пример многих мудрецов и тайные занятия с гуру ничего для него не значили? Он что, обманывал своих Учителей?

— Если бы все обитатели мира были столь же ничтожными, как я, мир был бы жалок, а жертва Божественного, проявлявшегося через таких существ, как Будда, Лао-цзы или Иисус, была бы напрасной! — воскликнул он громко и пошел быстрым шагом, почти бегом.