Царское проклятие - Валерий Елманов Страница 26

— Это как?

— А вот так. Нешто запамятовал, что черниговские князья род свой от Святослава ведут, кой вторым сыном Ярославу Мудрому доводился? А те, что ныне на троне, — от Всеволода. Тот же третьим сыном был.

— Ну, когда это было, — протянул Владимир Иванович.

— Так ведь и Всеволод Большое Гнездо в Киеве не сиживал, а твои пращуры — что Всеволод Чермный, что сын его — святой Михаил Всеволодович — великими Киевскими князьями именовались. Да и я тоже не от пастухов свой род веду — от самого Иоанна Всеволодовича ^[71]. И мой пращур Андрей Федорович ^[72] тож на поле Куликовом на правом крыле супротив поганых бился. Да разве ж только это припомнить можно! Братаны мои, сыны стрыя Федора Меньшого, Андрей да Федор, под Смоленском в полон литвой уведены и сгинули. Василий Федорович Булатный там же на поле брани пал. Никита Федорович да Иван Иванович Хруль опосля уже от ран скончались. Видал, сколь их за великих князей погинуло, следа не оставив, а он что с нами творит?! — и, утишив голос, добавил: — Так ведь он не только жизни лишает, но и чести. Твою дочь до смерти довел, моего сына изувечил. Чей теперь черед? Неужто не жаль своего наследника? — и, видя, что хозяин терема продолжает колебаться, махнул рукой: — Ну так и быть — поведаю тебе яко оно на самом деле стряслось. Теперь-то уж можно, — и придвинувшись поближе к собеседнику, заговорщическим шепотом изрек: — Не токмо Василий Иоаннович в отцах у него, но и мать тож не девка приблудная. Имечко же ей… — и, выждав многозначительную паузу, выдохнул прямо в лицо ошеломленному Воротынскому: — Глинская.

— Сестра Елены?! — ахнул тот.

— Бери выше. Сама она. То мне совсем недавно Аграфена Федоровна Челяднина поведала, когда я мимо Каргополя проезжал. Думается, слыхал ты о такой?

— Ну как же — вдова Василия Андреича Челяднина. Мамкой у царевича Иоанна была.

— До пострига, — уточнил Палецкий. — Ныне она — инокиня Пистимея. Вот она-то и сказывала, яко Елена Васильевна двойню народила, да одного повелела умертвити, дабы у них с братцем, когда в лета войдут, грызни не началось. Литвинки — они такие. Челяднина сама длань на княжича поднять не посмела и девке-холопке младеня отдала. Та тоже не отважилась, а чтоб никто не вызнал, что она повеление не сполнила, взяла да и сбегла вместях с ним из Москвы, — вдохновенно сочинял Палецкий.

На самом деле все, что удалось ему разузнать в Калиновке в свой прошлый приезд, так это то, что девка на руках с Третьяком и в самом деле появилась в селище гораздо позже рождения великого князя, сидевшего ныне на престоле. Потом за хлопотами и повседневной суетой столь похожий на Иоанна холоп как-то выпал у него из памяти. Вспомнил он про него гораздо позже — когда столкнули с высокого крыльца кремлевских хором его последыша Бориску, да и то не сразу, а лишь через месяц после его падения.

Тогда-то он и задумался. Крутил-вертел и так и эдак. Совпадение? Бывает. А если нет? Если и впрямь случилось невероятное? И он подался с визитом к Челядниным. У них ничего толком узнать не удалось, кроме одного — жива Аграфена. Выяснил Дмитрий Федорович и о монастыре, где пребывала бывшая главная мамка великого князя.

Правда, поездка не удалась. Саму инокиню Пистимею повидать сумел, но говорить с ним о делах той поры она наотрез отказалась. Правда, Палецкий все равно заподозрил, что дело тут нечисто, уж очень посуровела монахиня, как только Дмитрий Федорович заговорил о рождении Иоанна.

— К чему оно тебе, боярин? — спросила напрямки Пистимея, и все ее крепкое тело напряглось в тревожном ожидании ответа.

Палецкий заметил это и понял — что-то тут не то. Вот только как уловить, в каком направлении двигаться?

— Невестка сына моего старшего уже на седьмом месяце, вот я и подумал — хорошо бы ту повитуху сыскать, что роды у великой княгини Елены Васильевны принимала, — осторожно пояснил он.

— Иную ищи, — отрезала инокиня. — Этой на свете больше нету. Сгорела при пожаре прямо в своем дому.

И тогда Дмитрий Федорович, не зная, что еще сказать, неожиданно для самого себя выпалил:

— Узрел тут как-то ненароком схожего ликом с великим князем, вот и призадумался…

Договаривать не стал, жадно уставившись на инокиню — что на это скажет?

— Нешто не ведаешь, что в жизни всякое бывает, — расслабленно усмехнулась она, и Палецкий с досадой понял, что вновь отклонился от верной дороги.

Знала что-то бывшая боярыня, ох, знала. Вот только как к этому знанию подкрасться? На всякий случай попытался зайти с другой стороны, заговорив про близняток-двойняшек. И тут тоже после недолгого внутреннего ликования, которое охватило его при виде побледневшего лица Пистимеи, последовало разочарование — никак не желала идти с ним на откровенность монахиня. Что она скрывала и связано ли это хоть как-то с рождением Третьяка, а если и связано, то каким боком — так и осталось тайной, наглухо запечатанной властной рукой бывшей Аграфены Федоровны.

Но не поедет же Владимир Иванович выяснять у нее, как да что, так что с этой стороны он разоблачения не опасался, хотя все равно предпочел не давать Воротынскому времени на раздумье.

— Ты лучше вот что, — предложил Дмитрий Федорович. — Вели-ка позвать его сюда. Я в тот раз с ним говорить-то не стал, спужался малость — уж больно сходство велико, потому и опешил.

Хозяин терема, ни слова не говоря, молча вышел из светлицы. На лице его по-прежнему явственно читалось крайнее изумление от такого поворота событий. Вернулся он уже не один — с долговязым пареньком, действительно очень похожим на юного великого князя. Совпадало все — и разрез глаз, и цвет волос, и очертания губ, и хищный ястребиный нос… Единственное бросающееся в глаза отличие, так это загорелый цвет лица и чуточку более широкие плечи. Ну, и волосы, разумеется. У великого князя Иоанна они были гораздо короче, а у Третьяка вздымались пышной шапкой. Зато если подстричь…

— Родная мать, может, и отличила бы, — пробормотал Палецкий еле слышно. — Только где эта мать-то? Уж восемь годков в домовине почивает. Ты кто таков? — строго нахмурив брови, спросил он у подростка.

Тот замешкался, изумленно оглянулся на Воротынского, стоявшего сзади, кашлянул и робко произнес:

— Так я того, холоп княжий.

— А крестильное имечко у тебя какое?

— Ивашка, ну… Иоанн.

Услышав имя, Дмитрий Федорович вздрогнул. Подросток вновь смущенно кашлянул, с опаской покосился на изменившегося в лице важного боярина, и зачем-то пояснил: