Завещание лейтенанта - Владимир Макарычев Страница 26

Аксенова новость о прибытии в Аян инспектора, славящегося прямолинейной честностью, не на шутку встревожила. Тунгус, передавший письмо, сообщил о его прибытии в течение трех дней.

– Негоже чиновнику такого ранга трястись на собачьих упряжках по снежной тайге, – подбадривала мужа Машенька, – думала, ушло время моего дяди, в пургу и распутицу объехавшего все камчатские владения. Сегодняшние начальники для передвижения используют морской транспорт. Нам нечего переживать, у нас не воруют, а служат.

Николай Григорьевич, еще не окрепший после простуды, в ответ бережно обнимал свою Машеньку и благодарно целовал в пахнущее молоком полненькое лицо. Жена находилась на седьмом месяце беременности.

Он хорошо понимал несправедливость своего назначения. Имелись более опытные и заслуженные. Даже стеснялся перед подчиненными и никогда не повышал голоса. Кто первый раз с ним встречался, поражались его внешней скромности, трепетному отношению к семье, набожности. Высокий и статный, с черной аккуратной бородкой – таких жгучих брюнетов любят женщины. Но внешний облик часто бывает обманчив. Так и у Николая Григорьевича за мягкой бородкой скрывались безжалостные и злопамятные уголки обидчивых губ, за набожным взглядом – жадность и тщеславие. Сам он знал свое двуличие и считал его качеством, данным Богом. Никто не знает истинной правды и справедливости, потому и предупреждают: «не судите, да несудимы будете». Оправдание своим двуличным поступкам находил в жизни царя Давида, того самого, который предал своего благодетеля Саула и совершил еще много непристойных деяний. В конце жизни, раскаявшись, писал он нравоучения, псалмы. Первый псалом Давида говорит в утешение и в угрозу: «посему не восстанут нечестивые на суде и грешники в собрании праведных. Ибо знает Господь путь праведных, а путь нечестивых погибнет». Николай Григорьевич проповедовал взгляды царя Давида о главенстве выгоды над порядочностью. «Господь со временем и без нас разберется, кто прав, а кто виноват», – рассуждал Аксенов, принимая то или иное решение, преследуя свою выгоду.

Сегодня его заботила судьба наказа Завойко о направлении отчета военному губернатору о списании довольно большой суммы, выделенной на дорогу до Якутска. Обговорили с адмиралом заранее: следовало списать строительный лес, якобы сгоревший от пожара в тайге, и закупленную пшеницу с рисом, подмоченную наводнением. Трехлетний стратегический запас, завозившийся в факторию в течение пяти лет вьючным транспортом от Якутска и морским путем из Калифорнии. На тяжелые природные условия списать можно все что угодно, но особую тревогу вызывали государственные дотации на развитие сельского хозяйства в долине реки Мая и поощрительные выплаты переселенцам из России на пути их расселения между Нельканом и Аяном. Деньги ежегодно поступали на счет фактории, только переселенцев уже не было в живых. Несмотря на крах предприятия по оживлению глухих дальневосточных мест, «мертвые души» исправно подавались в отчетах как успешно работающие и весело живущие. На их деньги не менее успешно кормился ряд местных чиновников и закрывающие глаза на реальность столичные вельможи. Круговая порука – надежная вещь до появления одного честного. Но и тогда лжецы чудесным образом становятся праведниками!

Аксенов нуждался в дельном совете и велел позвать Орлова. Завойко приставил пятидесятипятилетнего капитана, вытащенного с самого дна сахалинской каторги, присматривать за молодым назначенцем. Орлов верой и правдой служил благодетелю, однажды поверившему оступившемуся человеку.

Изба капитана стояла по соседству, но он не спешил исполнить приказание. С полчаса сидел за столом в ожидании ужина. Жена разрывалась между тремя детьми, успокаивая одного, прикрикнув на другого, бежала к печи. Потом опять отвлекалась на плач самого маленького пятилетнего мальчика. Наконец, закончив ритуальные танцы у обеденного стола, поставила возле мужа в чугунке дымящийся кусок оленины. Орлов с укором посмотрел на нее, скорбно вздохнул. Выпив залпом рюмку холодной водки, руками разломил горячий кусок мяса. Лишь понюхал его, разложив в четыре пустых тарелки, предназначавшиеся детям. Он давно перестал жалеть себя. «Любви и взаимопонимания с этой женщиной не было и не будет», – скорбно думал он о тяжелой, как ноша путника, своей жизни. Еще он знал, что испытавший счастье любви всю последующую жизнь будет мерить по ней свои отношения с противоположным полом. Редко кто сумеет повторить счастье, которое, как и настоящая любовь, приходит к человеку только единожды. Сегодня с особой жалостью наблюдал Орлов за самым маленьким. Пятилетний Сережа стоял посередине комнаты, плакал от боли. Застуженные ноги распухли и покраснели. Орлов предчувствовал, что не доживет до взросления сына. Где-то совсем рядом пряталась его смерть. Ее признаки, бесконечная усталость и безразличие к окружающим и самому себе, уже захватили его. Домашние не замечали его состояния, и капитан все больше раздражался от их безразличия. Жизнь бурная и стремительная, как горный поток, заканчивалась, вливаясь в огромное море. Однажды смерть уже приближалась к нему. Семнадцать лет назад, когда отпущенный с каторги на вольное поселение умирал от голода. Русские поселенцы думали, что это беглый, и не пускали в дома, не давали пищи. Приходилось ловить руками рыбу и есть сырой, собирать ягоды и коренья. От голодной смерти и холода спасла кочевавшая на оленях семья тунгусов. Затем Завойко, прослышав о его страданиях, дал надежду: включил в свой штат и поставил на довольствие. Он с лихвой оправдал доверие, став самым преданным его подчиненным. Но злость на людей не прошла. Одиночество стало спасением его души.

Начальник порта не удивил Орлова новостью, о которой уже знал весь поселок.

– Да не беспокойтесь, Николай Григорьевич, бумаги в порядке, отчет, как обычно, без сучка без задоринки. Если надумает проверить несуществующие деревни, скатертью ему дорога. Отсюда верст триста, поспеет к ледоходу. Природа сама не даст ему в те места проехать. Запасной вариант продумаем. Избы-то остались, поселим в них бродяг. Да хоть и с китобойных судов. Их целых три штуки в порту, с командами. Все равно ихняя Российско-финляндская компания обанкротилась. Деваться некуда, возьмутся за любую работу. Немного и заплатим.

Аксенов с благодарностью слушал старого проходимца. С его словами росла и уверенность в себе. Страх перед инспектором прошел, а вера в Завойко укрепилась еще больше, он же теперь главный военно-морской судья. Они неподсудны! Главное не прогнуться, не изменить и не струсить. Круговая порука стальным кольцом связывала присутствующих. Деньги, большие деньги служили ее крепостью.

Рано утром следующего дня три собачьих упряжки, в пару и визге, остановились возле дома начальника аянского порта. День выдался теплым и солнечным. В воздухе чувствовалась мягкость и особая свежесть. 22 января отмечался День святого Феодосия. Весняк, так ласково называют его верующие, предсказывал короткую зиму.

Инспектора и сопровождавших его четырех казаков помыли в бане, предоставили возможные услуги, показывая радушие и гостеприимство. Завтра в девять утра Острено объявил «большой сбор» для всех береговых и войсковых начальников, а также купцов, оказавшихся по торговым делам в Аяне.

Лейтенант Овсянкин, командир шхуны «Восток», взял с собою и Дымова. Надеялся передать Острено рапорт подчиненного с просьбой об увольнении со службы. К тому же Дымову хотелось увидеться с однополчанином по севастопольской обороне. Как-никак на войне Острено был его первым командиром. Боевое братство всегда в цене!