Ученик архитектора - Элиф Шафак Страница 24

– Бог не писец и не купец, чтобы вести учет, – заявил обвиняемый.

Не удовольствовавшись подобным ответом, ученые мужи продолжили допрос. Но с какой стороны они ни пытались подступиться к обвиняемому, тот твердо стоял на своем. В конце концов он заявил:

– Вы начертили линию и заявили, что никто не имеет права заходить за нее. Но эта линия – лишь начало моего пути. То, что вы называете харам – грязным, представляется мне халал – чистым. Вы повелеваете мне закрыть рот. Но как я могу молчать, если моими устами говорит сам Бог?

День клонился к вечеру, багровые отблески заката догорали в небе над холмами. Вдалеке, в море, виднелись огни, зажженные на рыбачьих лодках. Чайки пронзительно кричали, сражаясь из-за куска тухлого мяса. Возбуждение, царившее на площади в первые часы, улеглось, зрители утомились и начали скучать. У всех собравшихся имелись дела, которые нужно было сделать, животы, которые нужно было чем-то набить, жены, которых следовало ублажить. Толпа на глазах начала таять. На площади оставались лишь приверженцы еретика, не сводившие с него восхищенных взглядов.

– Мы предоставляем тебе последнюю возможность признать свою вину, – изрек верховный муфтий. – Если ты подтвердишь, что говорил о Боге кощунственно, и поклянешься никогда более не делать этого, тебе будет даровано прощение. А теперь я спрашиваю в последний раз: ты раскаиваешься?

– Мне не в чем раскаиваться, – ответил Меджнун-Шейх. Он вскинул голову и распрямил плечи, словно приняв решение. – Я люблю Бога, и Бог любит меня. Разве можно раскаиваться в любви? Есть множество вещей, достойных раскаяния. Алчность. Жестокость. Ложь. Но о любви сожалеть нельзя.

Джахан так заслушался, что не заметил, как слишком туго натянул поводья. Чота издал недовольный звук, который привлек всеобщее внимание.

– Какое удивительное создание… – произнес Меджнун-Шейх, с восхищением рассматривая слона. – Разве это животное не является свидетельством неисчерпаемого богатства и разнообразия нашего мира? Кому-то кажется, что это всего лишь огромный зверь, но ведь он вбирает в себя все сущее. Когда мы умираем, наша душа оставляет тело и входит в другое. Поэтому смерти не существует. Нам нечего мечтать о рае и бояться ада. Мне ни к чему молиться пять раз в день и соблюдать пост во время Рамадана. Тому, кто так высоко воспарил, не нужны правила, установленные для обычных людей.

Над площадью повисло напряженное молчание, которое, казалось, длилось целую вечность. Тишину разбил голос верховного муфтия:

– Все вы были свидетелями того, как обвиняемый отверг предоставленную ему возможность и отказался признать собственные ошибки. Еретик сам предрешил свой конец. Он будет предан смерти, прежде чем истекут три дня. Все его приверженцы будут арестованы. Те из них, кто раскается в своих грехах, получат свободу. Прочие разделят участь наставника.

Джахан опустил глаза, опасаясь встретиться взглядом с человеком, обреченным на смерть. Упоминание о слоне, долетевшее до его ушей, заставило мальчика вздрогнуть.

– Если позволит верховный муфтий, я хотел бы поделиться одним соображением, пришедшим мне в голову, – произнес Эбуссууд-эфенди. – Как известно, жители Стамбула любят белого слона, принадлежащего нашему великому султану. Почему бы этому диковинному зверю не стать для вероотступника орудием смерти? Пусть слон затопчет его ногами. Это будет воистину незабываемое зрелище.

Верховный муфтий выглядел озадаченным: никогда прежде в их городе не случалось ничего подобного.

– О почтенное собрание, мне доподлинно известно, что такие казни приняты в Индии. Воры, убийцы и насильники часто встречают свою смерть под ногами этих животных. Если слон затопчет еретика, это будет достойным уроком для тех, кого пленяют нечестивые воззрения, – настаивал Эбуссууд-эфенди.

После недолгого раздумья верховный муфтий произнес:

– Что ж, это предложение представляется мне не лишенным смысла. Я не вижу никаких препятствий к тому, чтобы его осуществить.

Все взгляды устремились на слона и погонщика. Мальчик открыл рот, но от ужаса не мог вымолвить ни слова. Сердце пойманной птицей колотилось у него в груди. Наконец он обрел дар речи и пролепетал:

– Умоляю вас, досточтимые мужи, откажитесь от этого намерения. Чота никогда не делал ничего подобного. Он не сумеет убить человека.

– Разве ты и этот слон прибыли не из Индии? – спросил Эбуссууд, и в голосе его прозвучало подозрение.

– Мы прибыли именно оттуда, эфенди, – кивнул белый как мел Джахан.

Верховный муфтий провозгласил окончательное решение:

– Если слон не умеет убивать людей, научи его. У тебя есть на это три дня.

* * *

Через трое суток после суда Джахан, дрожа как лист, сидел на спине слона и глядел вниз, на толпу возбужденных зевак, казавшуюся ему настоящим людским морем. На человека, который лежал на земле совсем рядом с ним, мальчик старался не смотреть. Меджнун-Шейх был связан по рукам и ногам, глаза его тоже закрывала повязка. Он молился, но так тихо, что голос его тонул в рокоте толпы.

– Вперед, Чота! – закричал Джахан, не слишком, впрочем, уверенно. Слон не двинулся с места. – Давай двигай ногами, скотина!

И погонщик несколько раз ударил слона: сначала хлыстом, потом дубинкой. Он то осыпал животное упреками и проклятиями, то обещал ему орехи и яблоки. Но ничего не помогало. Наконец Чота пришел в движение. Однако, вместо того чтобы затоптать осужденного, он отступил назад и снова замер, беспокойно поводя ушами.

Судьи, заметив, что публика утомилась от ожидания, сочли за благо изменить способ казни.

– Согласно традиции, еретик и его последователи будут преданы смерти через повешение, – заявили они.

В конце концов Меджнун-Шейх и девять его приверженцев были повешены, а тела их брошены в Босфор. Один из учеников, избежавший общей участи, ибо в день суда был в отъезде, остался ждать на берегу, на косе, уходящей далеко в море. Он знал, волны Босфора непременно вынесут тела на сушу. Одно за другим он вылавливал их, очищал от тины, осыпал поцелуями и предавал земле. В отличие от прочих захоронений, могилы этих людей не были украшены надгробными плитами.