Гладиаторы - Джордж Джон Вит-Мелвилл Страница 20

Протекло десять лет блистательных и счастливых походов, прежде чем он снова вернулся в Бретань. Нерон только что облекся в порфиру и еще не успел сделаться тем чудовищем бесстыдства, каким стал позднее.

Способности императора до того дня, когда их изгладили его страсти, не были заурядными. Он избрал Лициния как образцового солдата и доверил ему важный пост в той стране, которая уже была тому знакома. С радостью принял Лициний это управление: несмотря на превратности времени и судьбы, он не забыл своей любви. Под палящим небом Сирии, на окованных льдом берегах Дуная, и в родной, и в чуждой стране, и в мирное, и в военное время — воспоминание о Генебре всюду сопровождало его, и он все так же любил ее, все так же был ей верен, как в тот день, когда они говорили слова Прощанья под старым дубом. Пылким желанием его было увидеть ее снова, хотя бы один раз. Его мольба была услышана: они увиделись.

Только что было подавлено восстание за Триентом. Римский авангард внезапно застиг бретонцев и вынудил их бежать в беспорядке, бросив свои пожитки, богатства и даже оружие, когда Лициний пришел со своей главной армией, он не нашел пленников, но только значительную добычу, которую караулили несколько солдат. Один из трибунов приблизился к нему со списком захваченных предметов, и, когда полководец пробежал его, офицер выказал колебание, как будто желая еще что-нибудь прибавить.

— Больше не остается ничего, — сказал он наконец, — кроме одного шалаша, стоящего за вражеской границей. Я не хотел отдавать приказания разрушить его, прежде чем похоронят находящийся там труп.

В эту минуту Лициний был занят исчислением взятого в плен оружия.

— Труп? — беззаботно спросил он. — Чей же? Их главного вождя?

— Нет, это тело женщины, — отвечал трибун, — женщины благородной и прекрасной, несомненно жены какого-нибудь князя или вождя.

Благодаря Генебре все женщины, и в особенности женщины Бретани, были для Лициния предметом уважения и интереса.

— Иди, — сказал он, — я дам мои приказания, когда увижу ее.

И полководец последовал за своим офицером в указанное место.

Это был грубый шалаш, сделанный из нескольких наскоро сложенных балок и веток. По-видимому, его строили торопливо, и, по всей вероятности, для того, чтобы дать укромное местечко очень тяжело больной. Через широкое отверстие в крыше летнее солнце бросало внутрь свои лучи и озаряло труп.

Тело было покрыто белым платьем, брачной одеждой, которую этой женщине дал тот, кто опустошил страну. Повязка из белой материи обрамляла ее лицо, и черные волосы были скромно разделены на две волны на спокойном, гладком и полном женственной нежности челе. Это было лицо Генебры в своей вечной неподвижности, лицо Генебры, столь похожее на нее и, однако, так резко изменившееся. Склонившись над умершей и всматриваясь в ее закрытые глаза, благородные и прекрасные черты, скованные рукой смерти, в ее уста, еще и теперь озаренные улыбкой любви, Лициний замечал, что на ее челе уже показывались морщины, в волосах проглядывало серебро, и думал о том, что, быть может, сожаления, воспоминания и грусть, вызванные его отсутствием, были причиной этих печальных следов.

Тогда горячие слезы брызнули из глаз солдата, и бремя, лежавшее на его сердце и душе, словно свалилось. Когда оружие вырвано из раны и кровь льется свободно, мучительная агония сменяется полной надежды покорностью, почти похожей на успокоение.

Он поцеловал этот похолодевший лоб и отвернулся. Больше ему не оставалось ничего желать, ничего опасаться.

Так еще раз Лицинию пришлось на земле подумать о своей любви.

Новые победы прославили его в Бретани. По возвращении в Рим он был героем нового триумфа, но, как и прежде, триумфатор казался нечувствительным к славе и, по-видимому, находил уже свою награду в той службе, какую нес. Только беспокойное, пламенное выражение его глаз исчезло. Он всегда был спокоен и бесстрастен, даже в момент битвы, даже во время триумфа. Всегда обладавший большой добротой, с виду он был суров и холоден. Он не вмешивался в интриги, не принимал участия в придворных забавах, но его меч по-прежнему служил Риму, и во многих случаях его хладнокровие и благоразумие поправляли ошибки и неспособность его коллег или предшественников. Судьба расточала свои дары на человека, не боявшегося ее превратностей, почести сыпались на воина, по-видимому, не придававшего им никакой цены. Кай Люций Лициний был человеком, которого больше всех уважали и кому менее всего завидовали.

Однажды, за несколько времени до смерти Нерона, переезжая через рынок рабов, чтобы выйти на форум, полководец случайно встретился со знаменитым торговцем невольниками по имени Гаргилиан, который неотступно просил его зайти посмотреть новый подвоз пленных, только что прибывший из Бретани. При имени этой страны в Лицинии немедленно пробудился интерес. Он склонился на просьбу купца и на родном языке рабов сказал несколько слов сострадания несчастным варварам, ряды которых он обходил. Вдруг его внимание было привлечено одним из побежденных — юношей высокого роста и сильного телосложения, который, казалось, страдал более других от своего унижения, будучи вынужден сидеть на возвышенном помосте и благодаря своему высокому росту сосредоточивать на себе взоры всех. Он получил тяжкие раны, и рубцы от них еще не совсем зажили. Видно было, что если он попал в пленники, то только потому, что смерть не брала его.

Лицо его и выражение больших голубых глаз вызвали острую боль в сердце римского полководца. Странное влечение почувствовал он к этому юноше. И, остановившись подле него, он стал расспрашивать его со вниманием, не ускользнувшим от торговца.

— Мне следовало бы показывать его особняком, — сказал Гаргилиан тихим голосом, с важным и таинственным видом. — Один из моих покупателей прямо-таки хотел увести его, когда, достолюбезнейший и достопочтеннейший патрон, я увидел тебя и попросил остановиться. Рассмотри его хорошенько. Он высок, молод и силен, тело у него здорово и сильнее, чем у гладиатора. Эти варвары — надо им отдать справедливость — железные люди и притом только что с корабля. Вглядись-ка, благородный полководец, и ты увидишь, что на их ногах еще следы мела.

— Но он изранен, — заметил Лициний, начиная смотреть на раба взглядом покупателя, что хорошо почувствовал торговец.

— Это пустяки! — воскликнул Гаргилиан. — Кое-какие ссадины, только коснувшиеся кожи и уже затянувшиеся. Еще неделя, и его уж здесь не увидишь. Сегодня дела идут плохо, иначе я спросил бы с тебя по крайней мере две тысячи сестерциев ^[13] за него. Какую цену ни дай за этих островитян, все одно будет дешево.

— Я даю тебе тысячу, — спокойно сказал Лициний.

— Невозможно! — воскликнул купец, жестикулируя пальцами, чтобы придать большую силу своему отказу. — Благородный мой патрон, я на нем потерплю убыток. Ей-ей, мне хочется оставить его в живых, а то цезарь дал бы мне больше, кабы я отдал ему умереть в цирке. Взгляни на эти мускулы. Это такой человек, который сможет по крайней мере пять минут сопротивляться тигру.