Царское проклятие - Валерий Елманов Страница 16

Подошедший был относительно молод, не больше сорока лет, а если учесть, что небольшая русая бородка с поблескивавшими седыми волосками накидывала пяток годков, то получалось вовсе тридцать с лишком.

— Здрав буди, князь, — первым поприветствовал подошедшего Воротынский, всем своим видом выказывая уважение.

Оно, конечно, и он тоже был князь, но тягаться с Дмитрием Федоровичем Палецким, сидевшим в боярской Думе, то есть относившимся к чинам думным и величавшимся боярином, нечего было и думать.

Это когда в лето 6992-е ^[38] дед Владимира Ивановича Михаил Федорович приехал служить в Московское княжество из Литвы и получил не просто боярский чин, но и звание слуги государева, выше которого быть ничего не могло, — тогда да. Пожалуй, что в то время и не вровень — повыше стояли.

Да и отец Владимира — Иван Михайлович — тоже при дворе великого князя Василия Иоанновича в государевых слугах хаживал. Он и татар не раз бивал, и в знаменитом походе на Смоленск был всего третьим по счету, возглавив передовой полк и уступая только престарелому князю Можайскому да еще Василию Васильевичу Шуйскому. Да и после, спустя два года, не кто иной, как он вместе с князем Одоевским, отсек обратный путь татарам и близ Тулы начисто разгромил двадцатитысячное войско нехристей.

А потом, всего через пять лет, попал в первую опалу. Еще через три года был прощен Василием, но той веры ему уже не было. Дошло до того, что он давал особую запись в верности.

В правление Елены Глинской Иван Михайлович был всего лишь четвертым воеводой большого полка, а когда князь Бельский бежал в Литву, пришла на его седую голову и вторая опала — на сей раз окончательная. Сосланный на Белоозеро, он там и умер.

Правда, удела его лишили только частично и часть вотчин перешла к трем сыновьям, из коих Владимир, стоявший сейчас перед Палецким, был старшим, но звезда рода Воротынских уже не сияла так ярко и так высоко в небе Москвы. К тому же сам Владимир Иванович, ныне достигший уже сорока двух лет от роду, военными талантами не блистал. Воин был справный, в сшибках с татарами рубился лихо и сабелькой владел добре, но шестопер воеводы был по нему.

Вот средний брат Александр и меньшой — Михайло — те да. Хотя все из-за той же опалы и им высоких мест не уделяли, памятуя про отца. Прошлым летом, когда смотр в Белеве был, так они вовсе без мест ^[39] числились, да и впредь не больно-то светила им слава, а ведь тот же Михайла — и умен, и воин, каковых поискать. Что же до вотчин, то тех, что были им оставлены, доставало разве лишь для спокойной безбедной жизни, но не более того. И опять же изрядно пакостили беспокойные соседи, особенно тиуны Андрея Михайловича Шуйского. За душой же у Владимира Воротынского только гордые воспоминания да десяток захудалых деревень и пара сотен смердов, уныло пашущих небогатую своим плодородием землицу.

Вот и получалось, что на роду ему написано дружбу водить с людьми из иного разряда — с чинами служивыми, пусть и московскими. И тот же дворянин Леонтий Шушерин, имеющий три деревеньки близ Коломны, ему гораздо ближе, нежели точно такой же, как и он, князь, у которого этих деревенек, пожалуй, как бы не больше, чем людишек у Воротынского. Опять же и в Думе Дмитрий Федорович не один — за его спиной целая клика во главе с князьями Шуйскими. Да и помимо них хватает сторонников — Кубенские, Шкурлатовы, Пронские. Всех и не сочтешь.

«Хотя в иное время он меня бы и вовсе не признал, хоть я ему дальней родней довожусь, — мелькнуло в голове у Воротынского. — Видать, не так уж хорошо ему ныне живется. Опять же он с Шуйскими, а для тех, судя по всему, черные деньки наступают».

— И тебе поздорову, Владимир Иванович, — любезно ответил Палецкий, одним своим тоном подтверждая догадку князя. — Как я слыхал, дельце твое благополучно разрешилось. Не желаешь по такому случаю в моем тереме медку испить?

— То дело хорошее, — кивнул Воротынский, но тут же, бросив взгляд на своего спутника, поправился: — Одна беда — Левонтий Шушерин в Москве новик, мне товарища бросать не след, — и твердо закончил: — Вместях сюда приехали — вместях и обратно, — и сожалеюще развел руками: — Ты уж прости, Димитрий Федорыч.

Ему и в самом деле было до слез жалко отказываться от такой замечательной оказии, которая сама шла в руку, но Шушерин — тут Воротынский ни на золотник не соврал Иоанну — и впрямь был в Москве всего один раз, не имел в ней ни кола ни двора, да и родни тоже, а потому князь твердо решил не бросать товарища, какие бы выгоды ни сулило общение с Палецким.

— А ты что же мыслишь — у меня столь тесные хоромы, что ежели твой богатырь в них войдет, так они и развалятся? — спросил Дмитрий Федорович, уважительно поглядывая на спутника Воротынского, который и впрямь своей могучей статью напоминал былинного богатыря из дружины легендарного киевского князя Владимира Красное Солнышко. Может, на Илью Муромца он и не тянул — дородства по молодости лет не хватало, а вот с Добрыней Никитичем его сравнить можно было запросто.

Воротынский повеселел.

— Ну что, уважим боярина? — повернулся он к Леонтию.

Тот пожал богатырскими плечами:

— А что ж? Негоже хорошему человеку отказывать, коли от души зазывает.

Проезжая по кривоватым улочкам, Шушерин не переставал искренне дивиться виденному вокруг. Тем временем Дмитрий Федорович вполголоса беседовал с Воротынским.

— Как мыслишь, Владимир Иванович, куда столь резво великий князь подался? — осведомился он для начала.

— Откуда ж мне знать, — равнодушно ответил тот. — Мало ли какие забавы у мальца могут быть.

— У этого они одинаковы, — тяжело вздохнул Палецкий. — Либо по улицам скакать, да нерасторопных прохожих давить, кто увернуться не поспеет, либо — как ты сам ныне зрел — животин мучить, с крыльца их скидывая. Любознательный князь растет. Все ему знать потребно — сдохнет тот же щенок, о землю грянувшись, али нет. А коли жив будет, то что себе переломает и сколь часов опосля того проживет. Это хорошо, что ныне счастливо кончилось — сразу кобелек окочурился, а бывает, что и до самого вечера скулит, да жалобно так, хоть ухи затыкай.

— Стало быть, сейчас он по улицам скакать отправился? — уточнил Воротынский.

— И не просто, — подхватил Дмитрий Федорович. — Думаешь, что тот постреленыш ему нашептал? Да то, что ныне у Константиновских ворот потеха славная учинится.

— Ну, так дело молодое, — рассудительно заметил Владимир Иванович. — Отрок еще. Уж лучше пусть на потехи дивится, нежели… — а договаривать не стал, поостерегся. Да оно и без слов было понятно, что он имел в виду.

— Потеха потехе рознь, — мрачно заметил Палецкий. — Вот тебе самому, князь, доводилось людишек пытать?

— У меня дело служивое. Иной раз, когда татарина в полон возьмешь, а он молчит, то приходится огонек разводить да басурманина поджаривать.