Цель номер один. План оккупации России - Михаил Антонов Страница 83

ЭЛИТА ОСОБОГО РОДА

В свое время книга писателя Вадима Кожевникова «Щит и меч», повествовавшая о героических подвигах советских разведчиков в тылу гитлеровской Германии в годы Великой Отечественной войны, снятый по ней фильм, как и картина Бориса Барнета «Подвиг разведчика», зародили у подростка Владимира Путина мечту – стать разведчиком. Более того, они определили, что Путина, по его собственным словам, «без всякого преувеличения можно было считать успешным продуктом патриотического воспитания советского человека».

В советское время «щит и меч» служили эмблемой военных юристов. Но в действительности щитом и мечом надо считать Вооруженные силы государства, которые призваны обеспечить его надежную оборону, а в случае нападения врага – дать ему сокрушительный отпор и, если понадобиться, добить его в его собственной берлоге.

Известно, что русский человек – не любитель «золотой серединочки». Он считает: «работать – так работать, гулять – так гулять!» Он государственник, и потому покорно переносит трудности во имя державы. Но если противоречия в обществе (когда какая-то прослойка перестает участвовать в общем деле) назревают и своевременно не гасятся умной политикой власти, русские в своем стремлении к воле могут даже впасть в анархию. Во всяком случае, они тогда решают спорные вопросы не парламентскими упражнениями в красноречии. Об этом говорят, например, и опыт новгородского веча, и мгновенное свержение монархии, державшейся в стране 300 лет, и последовавшая затем ожесточенная Гражданская война между «белыми» и «красными».

В любом уважающем себя государстве армия (в широком смысле) – это главная опора общественного строя, служба в ней почетна, и ее командный состав – это часть элиты страны. Причем особая часть, как бы элита элит, потому что призвана служить государству, не щадя не только сил, но и самой жизни, быть готовой в любой момент вступить в смертельный бой.

Но армия не существует вне общества. Каково общество – такова и его армия. Но, кажется, есть два закона, определяющие ее состояние.

Первый закон: критерии успеха и карьерного роста различны в военное и в мирное время.

Во время войны способности военнослужащего, особенно офицера или генерала, определяются тем, насколько успешно он бил врага. Поэтому быстро продвигаются по службе те, кто удачно проявил себя в бою, т. е. лица с психологией более разрушительной, нежели охранительной. В мирное время боевые действия не ведутся, и состояние армии зависит от того, насколько хорошо она снабжается, насколько старательно сохраняются запасы, ремонтируется техника, т. е. будущая боеспособность зависит от людей другого типа, у которых, наоборот, охранительные черты преобладают над разрушительными. Вот почему возвращение героя с войны на службу мирных дней часто оборачивается драмой, а вступление в бой командира мирного времени – порой и вовсе трагедией.

Второй закон: когда государство на подъеме, народ одушевлен высокой идеей, в армию идут лучшие из лучших. А когда государство теряет смысл своего существования, народ утрачивает пассионарность, решающим мерилом всего и вся становятся деньги. Тогда и в армии вольготно чувствуют себя торгаши всех мастей, приватизирующие военное имущество и торгующие отсрочками от военной службы, а солдат превращают в новых крепостных, употребляемых на строительстве офицерских и генеральских дач.

НЕПОБЕДИМАЯ И ЛЕГЕНДАРНАЯ, или ОТ КАКОГО НАСЛЕДСТВА МЫ НЕ ОТКАЖЕМСЯ

Нам сейчас уже трудно представить обстановку высочайшего подъема, который переживала передовая часть народа в 30-е годы, убежденная в том, что строит самое справедливое на свете общество, светлое будущее страны, уверенная, что в мире нет таких крепостей, которые невозможно взять. Это был высший взлет русского характера, хотя время было трудное.

Тогда престиж армии в обществе был необыкновенно высок. Наиболее способные юноши стремились поступить в военные училища, и даже девушки овладевали профессией трактористки, чтобы, как они говорили на съезде колхозников-ударников, при необходимости пересесть на танки. Когда после боев у озера Хасан на улицах столицы появлялись красноармейцы и командиры с орденом или медалью на груди, их провожали восхищенными взглядами. И подростки, и взрослые занимались в кружках, чтобы получить значки «Ворошиловский стрелок», «Готов к труду и обороне».

Тогда еще не было ни солдат, ни матросов, а были красноармейцы и краснофлотцы. А вместо офицеров – красные командиры. Слово «солдат» происходит от названия итальянской монеты «сольди», которой военачальники расплачивались с воинами-наемниками. Давно уже во всех странах Европы была введена всеобщая воинская повинность, а название «солдат» так и осталось, что подразумевало взгляд на него как на «пушечное мясо». Боец РККА был не солдат, а красноармеец, то есть воин, воодушевленный красной идеей и сознательно идущий под знаменем цвета крови, пролитой благороднейшими представителями человечества ради счастья всех людей труда.

Сейчас многие публицисты, присвоившие себе звание «патриот», обвиняют большевиков в том, что те взяли курс на мировую революцию, для которой Россия якобы должна была послужить лишь запалом. Но именно установка на мировую революцию как на построение всемирного братства трудящихся придала национально-освободительной борьбе народов России против прозападно-компрадорского царского режима ту мессианскую устремленность, без которой она вряд ли смогла бы завершиться такой блистательной победой. Красная Армия была не просто армией, но и школой во всех смыслах – школой мужества, школой политической жизни. В крестьянской стране деревенский парень, призванный в РККА, овладевал не только оружием, но и грамотностью, основами политических знаний. Он верил в то, что «от тайги до Британских морей Красная Армия всех сильней!»

В 30-е годы намечается переход от армии революции к армии Державы, восстанавливаются прежние воинские звания (лейтенанта, капитана, майора, полковника, затем генерала и адмирала) и устанавливается особое – Маршала Советского Союза.

Потом была война, закончившаяся Великой Победой. Стали привычными и офицерские, и генеральские звания, и погоны. А позднее на иных мундирах появились даже аксельбанты, что было уже явной нелепостью и почти карикатурой (в армиях XIX века их носили адъютанты, которым это помогало записывать приказы командующего при езде на лошади – ну типа шнурков для привязывания авторучек у окошек Сбербанка). Бывшая Красная Армия, ставшая Советской Армией, все больше перенимала атрибутику армии царской России, хотя по-прежнему считалось, что она – наследница Красной Гвардии.

Но вот с некоторых пор сначала среди диссидентов, потом во все более широком кругу интеллигентов стало распространяться почитание «убиенного большевиками российского новомученика государя императора Николая Александровича», белогвардейских генералов и адмиралов. С началом перестройки культ белой гвардии, дворянства, вообще институтов и деятелей царской России возродился открыто, «патриотические» журналы и газеты – «Наш современник», «Москва», «Слово», «Литературная Россия» – помещали портреты царя и белых генералов, статьи с восхвалением Колчака и Деникина, Краснова и Корнилова. Редакции не смущало даже то, что они на одну доску как героев ставили и Николая II, и генерала Алексеева, принудившего царя к отречению и санкционировавшего его арест, – главное, чтобы возвести на пьедестал тех, кто был против большевиков. Эмигранты-белогвардейцы и их потомки поучают своих оставшихся в России соотечественников, как им жить и с кем дружить (как-то раз в «Независимой газете» потомки Врангеля осуждали «патриотов» за союз с коммунистами). Идеологи воссозданного союза дворян (например, С. Волков) открыто пишут, что только «белая кость», «благородное сословие» способны быть носителями культуры, а «быдло», сколько бы его ни учили, так и останется воплощением хамства. Все это преподносилось как необходимость примирения «красных» и «белых» ради русского национального возрождения. В армии отражением этого процесса, охватившего общество, стало насаждение культа русского офицера («Ведь вы же офицер!» – и из этого следовала верность дореволюционной кастовой атрибутике чуть ли не до нравов купринского «Поединка»). И при этом как-то совсем стал забываться еще недавний девиз: «Мы – родом из Октября!» Впрочем, в этом не было ничего удивительного: перестройка, особенно после событий августа 91-го, все более открыто представлялась как возвращение от Октября к Февралю.