Заговор Европы - Василий Галин Страница 70

К концу книги мы наконец-то подошли к ее началу. Затянувшееся вступление служило цели лишь введения в тему. Наступило время перейти к тому, ради чего, собственно говоря писалась книга — почему же началась эта война, унесшая 55 миллионов жизней? О Второй мировой написаны тысячи книг, но среди них навряд ли можно найти десяток, посвященных этому вопросу. Лишь отдельные ссылки. Например, Фуллер главную причину Второй мировой войны видел в движении «через паровые двигатели и биржи к инстинктам первобытного человека»… В. Суворов (Резун) вообще утверждает, что: «Историки так никогда и не объяснили, почему же Гитлер напал на Сталина»…

Наиболее популярным и избитым, как у западных, так и у современных российских «историков», ответом на этот вопрос является тема двух диктаторов, один из которых стремился к мировому господству, другой — к мировой революции. Например, уже Геббельс находил главную причину войны в том, что «Россия изо всех сил стремится к мировой революции»1195. Французский сенатор А. де Жувенель публично заявлял в январе 1932 г., что советская пятилетка — это подготовка к агрессивной наступательной войне1196. Именно эту установку для пропаганды войны против России дал Гитлер Геббельсу 8 июля 1941 г.: Советский Союз изготовился всеми своими вооруженными силами напасть на Германию, отражая; занесенный над фатерляндом удар, фюрер в последний момент опережая врага, отдал приказ немецким вооруженным силам уничтожить военную силу врага1197. Этой теме посвящены сотни, если не тысячи книг. Примером такого подхода, например, является классическая книга А. Буллока или творчество одного из апостолов перестройки 1990-х, А. Яковлева.

Подход был не нов. Так, Папен заявлял, что «Германия вступила в Первую мировую войну, что-бы помочь своему союзнику Австро-Венгрии в борьбе против славянской агрессии»1198. Папен утверждал: «Россия намеревалась начать войну»1199. Аналогичного мнения был и Мольтке: «Все это устроила Россия, и, надо признать, очень ловко»1200. Начальник генштаба Австро-Венгрии К. фон Гетцендорф накануне Первой мировой указывал «на неизбежность войны с Россией как следствие ее агрессивной панславянской политики». «Тогдашняя ситуация весьма похожа на сегодняшнюю, — отмечал Папен. — В наше время очень многие уверены, что цели мирового коммунизма могут быть достигнуты исключительно военным путем, а потому конфликт неминуем»1201.

Таким образом, не имело значения, ради чего Россия рвалась завоевать Европу, — ради торжества панславянизма или коммунизма. Гитлер вообще устанавливал между ними прямую наследственную связь: «Сталин претендует на то, чтобы быть провозвестником большевистской революции. На самом же деле он отождествляет себя с Россией царей и просто-напросто возрождает традицию панславизма. Для него большевизм лишь средство, род ловушки, предназначенной для обмана германских и латинских народов»1202.

У Черчилль находил еще более глубокие причины возникновения Второй мировой: «Над широкими равнинами Восточной и Центральной Европы с их многочисленными новыми и высоконационалистическими государствами еще витают оскорбленные тени Петра I и Фридриха Великого, и память тех войн, которые они вели, еще жива. Россия, сама превратившая себя в изгоя среди народов, точит штыки во мраке арктической ночи и механически провозглашает вновь и вновь философию ненависти и смерти…»1203. Для главного идеолога Третьего рейха А. Розенберга на первый план вообще выступали расовые особенности: «У русских всегда дремало стремление к безграничному распространению, необузданная воля к разрушению всех форм жизни, ощущаемых лишь как голое ограничение. Смешанная монгольская кровь, даже сильно разбавленная, вскипала еще при всяком потрясении русской жизни и увлекала людей на дела, зачастую непонятные даже самому участнику»1204.

Угроза с Востока. Папен начинал ее с татаромонгольского нашествия; Черчилль — с Петра I, «прорубившего окно» в Европу; Вильгельм II и Дизраэли — с освободительных походов русской армии в 1870-х годов, против Турции. К. Мяло считает, что история вообще началась парой тысячелетий раньше — с Геродота, «… Ибо именно Геродотом были впервые нарисованы впечатляющие картины варварских скифских пространств… Именно у Геродота… получил пластическое воплощение, оставшись своего рода вечным эталоном, комплекс Европы перед лицом «Азии», как угрожающий самим ее (Европы) основаниям…»1205

Реальное подтверждение своим страхам Европа получила во время татаро-монгольского нашествия. Об этом пестрят западноевропейские летописи 1241–1242 г.г.: «некое племя жесткое бесчисленное, беззаконное и свирепое, вторглось в соседние с нами пределы…», «…они превосходят всех людей жадностью злобой, хитростью и бессердечием… они убеждены, что только ради них одних все было создано… В случае поражения они не молят о пощаде, а побежденных не щадят. Они все как один человек настойчиво стремятся и жаждут подчинить весь мир своему господству…», «… бесчисленные племена, ненавидимые прочими людьми, по необузданной злобе землю с ревом попирая, от востока до самых границ нашего владения подвергли всю землю полному разорению, горда, крепости и даже муниципии разрушая… никого не щадя, всех равно без сострадания предавая смерти… Людей они не поедают, но прямо пожирают… при виде этого племени все народы христианские обращаются в бегство»1206.

С тех времен прошло более пяти веков, и А. де Кюстин отмечал: «Укрепление мощи москвитян принесло цивилизованному миру лишь страх нового вторжения да образец безжалостного и беспримерного деспотизма, подобные которому мы находим разве что в древней истории»1207. Этот страх сквозил уже в середине XVI в. в словах о русских Р. Чанселлора, первого англичанина, прибывшего в Россию: «что можно будет сделать с этими воинами, если они обучатся и приобретут порядок и знания цивилизованной войны? Если этот государь имеет у себя в стране таких людей… я полагаю, что два лучших и величайших государя христианского мира будут не в состоянии соперничать с ним, учитывая его мощь, стойкость его народа и тяжелую жизнь… людей…»1208

Впечатления А. де Кюстина от его посещения России в 1839 г. можно назвать обобщающим европейским мнением: «Из подобного общественного устройства проистекает столь мощная лихорадка зависти, столь неодолимый зуд честолюбия, что русский народ должен утратить способность ко всему, кроме завоевания мира. Я все время обращаюсь к этому намерению, ибо тот избыток жертв, на какие здесь обрекает общество человека, не может объясняться ничем иным, кроме подобной цели»1209. «Мне представляется, что главное его предназначение — покарать дурную европейскую цивилизацию посредством нового нашествия; нам непрестанно угрожает извечная восточная тирания…»1210 «В сердце русского народа кипит сильная, необузданная страсть к завоеваниям — одна из тех страстей, что вырастают лишь в душе угнетенных и питаются лишь всенародною бедой. Нация эта, захватническая от природы, алчная от перенесенных лишений, унизительным покорством у себя дома заранее искупает свою мечту о тиранической власти над другими народами; ожидание славы и богатств отвлекает ее от переживаемого ею бесчестья; коленопреклоненный раб грезит о мировом господстве, надеясь смыть с себя позорное клеймо отказа от всякой общественной и личной вольности… Россия видит в Европе свою добычу, которая рано или поздно ей достанется вследствие наших раздоров»1211.