Политология революции - Борис Кагарлицкий Страница 54

«Чистый» и «полный» капитализм в короткий срок пришел бы к саморазрушению. Именно потому с ранних этапов своего развития капитализм нуждался во внешних стабилизаторах. Еще Роза Люксембург показала, какую важную роль для поддержания равновесия капитализма сыграло вовлечение в мировую систему некапиталистической периферии, где так и не сложилось полноценное буржуазное общество. В самих странах «центра» институты и традиции, оставшиеся в наследство от феодализма, играли не менее важную роль. Монархия, английская обуржуазившаяся аристократия, академические учреждения, христианская религия, конфуцианская «семья» на Востоке — все это было не только наследием прошлого, но и гарантией стабильности в будущем.

Британский исследователь Уилл Хаттон великолепно почувствовал, насколько буржуазный порядок зависит от традиционных институтов. Капитализму, подчеркивает он, необходимы не только прибыль, но и «социальные и политические ограничения», вне рамок которых он вообще не может развиваться. [198]Протестантская этика также была не только идеологий поощрения личного успеха, но и «источником совместных усилий». В развитии капитализма на континенте также сыграли огромную роль добуржуазные традиции: прусская традиция дисциплины и государственного регулирования, католическая традиция солидарности, наконец, средневековые традиции самоуправления и «коммунитарности». [199]

Сила протестантской этики состояла как раз в том, что, будучи буржуазной, она была одновременно и традиционной. Но по мере модернизации старые институты ослабевали или обуржуазивались до такой степени, что уже не могли эффективно играть свою компенсирующую роль. Их место постепенно занимало рабочее движение. Потенциальные могильщики капитализма одновременно оказывались его опорой. В XX веке капитализм нашел себе подпорки уже не в институтах, доставшихся от прошлого, а в самом зарождавшемся будущем: «социальное государство» (Welfare State), социал-демократия в Европе и Новый курс (New Deal) Ф.Д. Рузвельта в США.

А. Бузгалин и А. Колганов в книге «Трагедия социализма» дали своеобразный перечень ключевых для развития капитализма реформ, которые были бы невозможны без вмешательства рабочего движения: «Прежде, чем морализировать, хотим напомнить — без угрозы революции не было бы фабричных законов в XIX веке, без Октябрьской революции 1917 не было бы международной конференции 1919 года в Вашингтоне, которая приняла решение о переходе на 8-часовой рабочий день, без попыток строительства социализма в СССР не было бы реформ Ф.Д. Рузвельта, без постоянного давления со стороны профсоюзов, без массовых забастовок и политической агитации не было бы всех тех гуманных и демократических черт, которыми так гордится современное капиталистическое общество в его наиболее высокоразвитых странах. Историческая инициатива всех этих изменений исходила не от господствующих классов, и осуществлены они были вопреки сопротивлению этих классов». [200]

Нуждаясь в реформах, капитализм одновременно постоянно вынужден сдерживать их, чтобы процесс не вышел за рамки «допустимого», а также ликвидировать результаты этих реформ всякий раз, когда в них исчезает непосредственная необходимость. Неолиберальная волна свидетельствует не только о том, что социал-демократические реформы не смогли фундаментально изменить капитализм и, в конечном счете, были им побеждены, но и о том, что в них заключался определенный (как правило, нереализованный) потенциал системных преобразований. Именно поэтому многие институты Welfare State были демонтированы.

Социализм смог сыграть огромную роль в совершенствовании капитализма именно в силу своей антикапиталистической сущности. Если бы социализм не был реальной альтернативой, не имел собственной экономической и социальной логики, на основе которой в самом деле возможно создать новое общество, он не мог бы и выработать идей и подходов, пригодных для успешных преобразований. Реформирование системы нуждалось во внешнем идеологическом импульсе. Если социалистическая идеология перестает быть принципиальной альтернативной капитализму, если рабочее движение утратило способность к агрессивному поведению и не готово к решительной борьбе против буржуазии, то оно никого и ничто укротить не сможет. Без классовой ненависти не было бы никаких социальных реформ, социального партнерства. Вообще, партнерство порождено вовсе не взаимными симпатиями партнеров, a пониманием того, что отказ от сотрудничества может привести к катастрофическим последствиям.

Главным козырем «нового реализма», с точки зрения его идеологов, является способность людей, вооружившихся подобными идеями, прийти к власти. Именно в этом суть политической культуры, благодаря которой во главе лейбористской партии оказался Тони Блэр. «Длительное пребывание в оппозиции объединило партию вокруг единственной цели: вернуть власть любой ценой», — отмечает Сассун. [201]Когда цель эта была достигнута, встал вопрос: что дальше? Это было, по признанию Сассуна, неясно даже для многих сторонников «нового реализма»: «Одно дело — говорить о необходимости обновления, другое дело — знать куда идти; без этого призыв к новациям выглядит не особенно убедительным», — признается английский историк. [202]Тем не менее, он ни минуты не сомневается в том, что избранный курс правильный, куда бы он ни вел.

«Немецкая модель»

Книга «Наше государство» («The State We're In») Уилла Хаттона, называемого «гуру Блэра», фактически стала первой попыткой более или менее систематически сформулировать позитивную программу «нового реализма» и доказать, что существуют принципиальные различия между ним и неолиберализмом. Принимая буржуазный порядок, Хаттон настаивает на том, что в рамках этой системы существуют различные модели, своего рода «соперничающие капитализмы». [203]Симпатии автора полностью на стороне «немецкой модели». Это капитализм, предполагающий социальное партнерство, регулирование и ответственность перед обществом, четкое понимание каждым своего места в едином отлаженном социальном механизме. [204]Эта система обеспечивает устойчивое развитие экономики, низкую безработицу, взаимопонимание рабочих и работодателей. Короче, Германия, описанная Хаттоном, напоминает какой-то капиталистический «город Солнца», сообщество безупречных граждан.

Интерес к «немецкой модели» был вообще характерен для правого крыла английской Лейбористской партии, по крайней мере, с 1970-х годов. Когда в начале 1980-х правые вышли из Лейбористской партии и создали собственную Социал-демократическую партию, они не скрывали, что именно Германия была для них образцом социального государства. Ирония истории в том, что пока английские поклонники «немецкой модели» восхищались ее достоинствами, в самой Германии говорили о ее нарастающем кризисе. Демонтаж социального государства (Sozialabbau) в Западной Германии начался с приходом к власти христианских демократов Гельмута Коля в середине 1980-х, а после объединения страны в 1990 году «социальное государство» в Германии вообще оказалось под вопросом. Принципиальный подход правых состоял в том, что в эпоху глобализации «социальное государство» и «немецкая модель» являются анахронизмом. Социал-демократы, не признав этого принципа на идеологическом уровне, готовы были смириться с вытекающими из него выводами на уровне практической политики.