Политология революции - Борис Кагарлицкий Страница 52

В 1960—1970-е годы радикальные левые обвиняли социал-демократов в реформизме, доказывая, что те выступают за интересы трудящихся непоследовательно, но никто не мог утверждать, будто не существует принципиальной разницы между подходами социалистов и либералов. В начале XXI века подобные обвинения утратили всякий смысл. Большая часть социал-демократических партий решительно порвала с реформизмом. Но не для того, разумеется, чтобы совершить социалистическую революцию. Целью социал-демократических партийных элит стало превращение своих партий в либеральные.

Утопия прагматизма

Исторический разрыв с фундаментальными принципами левой идеологии был оформлен партийной бюрократией и близкими к ней карьерными интеллектуалами в виде отказа от «утопизма».

Лозунг отказа от «утопий» позволяет руководству партий, не вдаваясь в теоретические дискуссии, избавиться от большей части своего идеологического багажа. Антиутопический пафос, однако, не означает, что найдена политически эффективная стратегия и реалистическая концепция общественного развития. Никакой теоретически обоснованной критики или, тем более, самокритики левых традиций лидерами итальянского левого центра, немецкими социал-демократами или британскими лейбористами предпринято не было. Речь идет именно о декларативном отказе от тех или иных идей и принципов, объявляемых утопическими и тем самым автоматически выводимых за пределы «серьезной дискуссии». Это качественно отличается от предшествующей марксистской и социал-демократической критики утопизма, которая основывалась на развернутом теоретическом анализе, а завершалась выдвижением собственной позитивной концепции, причем достаточно разработанной. Таким образом, речь идет о радикальном разрыве не только с «утопическими» или марксистскими идеями, но и о разрыве с политическим мышлением, а в конечном смысле — вообще с мышлением как таковым. «Возможное часто достигалось только благодаря тому, что делалась попытка выйти за его границы и проникнуть в сферу невозможного», — писал в свое время Макс Вебер. [192]

Строго говоря, без «новаторско-утопического» начала прогресс человечества был бы невозможен в принципе. Сила социализма всегда была именно в способности сочетать «утопическую» цель с конкретной программой социальных преобразований. Политическая стратегия как раз и есть не что иное, как способность увязывать цель и движение. Отказ от «утопизма» и замена политического лозунга новой социальной системы ссылками на социалистическую «систему ценностей» означает готовность не бороться с капитализмом, не реформировать его, а просто жить в обществе, только относиться к происходящим событиям несколько иначе, чем, например, к ним относятся либералы. Вместо альтернативных действий нам предлагается право на критическую оценку.

Подобный подход был сформулирован и обоснован в работах Алена Турена, Перри Андерсона и целого ряда авторов, вышедших из традиции «западного марксизма». Ален Турен, в частности, убежден, что новые социальные движения радикальнее старого рабочего движения, поскольку, в отличие от него, способны «ставить под сомнение саму необходимость модернизации и прогресса», а не только призывать к перераспределению его результатов. Поскольку ряд новых социальных движений отрицает сам экономический рост «или просто игнорирует эту проблему», они «подрывают основы западной рациональности, по крайней мере, в ее наиболее распространенном варианте». [193]Принципиально вне поля зрения теоретика остаются вопросы о том, насколько эти ценности реализуемы и насколько они определяют конкретные действия представителей движения. При этом парадоксальным образом Турен категорически выступает против попыток рабочего движения сопротивляться неолиберальным реформам, поскольку видит в этих мерах проявление объективной экономической необходимости.

Преимущество исторического рабочего движения было в том, что оно ставило перед собой задачу конкретных структурных преобразований, меняющих сам характер воспроизводства общества. Новые радикальные движения, зачастую заявляя о несостоятельности господствующих принципов, но, не имея стратегии комплексных структурных реформ, не ставят перед собой задачу изменить общество. Их возникновение — не альтернатива, а лишь симптом духовного кризиса.

Андрей Баллаев, один из наиболее радикальных и проницательных авторов журнала «Свободная мысль», ставшего своеобразным голосом российской леволиберальной интеллигенции в 1990-е годы, писал, что левые в эпоху глобализации ведут борьбу за сохранение и укрепление тех «элементов социалистичности», которые накопились в обществе за предшествующий период. Это не заменяет радикального преобразования общества, но создает для него необходимый исторический плацдарм, подобный тому, который был у буржуазии в начале ее исторической борьбы с феодализмом. Поскольку глобальный переворот остается делом будущего, российский автор приходит к мрачному выводу: «Нынешний и ближайший социализм — это социализм трусливый, нищий, нивелирующий и штопающий „зло“ нашей социальности. Этим он неизбежен, справедливо необходим и трагичен». [194]

Однако может ли «трусливый социализм» быть эффективен? Может ли политика «латания дыр» привести к успеху? Большие перевороты в истории действительно не приходят сразу. Им предшествуют малые перевороты. Без радикальной перспективы, без сильной стратегии, без радикального видения будущего частичные реформы обречены. Английский историк Доналд Сассун, один из идеологов «нового реализма» в левом движении, справедливо отмечает, что «золотой век» европейского социализма совпал с наиболее успешным периодом в развитии капитализма. Левые осуждают жажду наживы и буржуазное общество. «Но чем больше успех социалистов, тем больше они зависят от процветания капитализма». [195]Кризис капитализма всякий раз сопровождался тяжелым кризисом левых партий, а подъем рабочего движения, напротив, наблюдался именно в годы экономического роста. Получается парадокс — что хорошо для капитализма, то хорошо и для социализма. Однако на практике социалистические реформы вовсе не были простым следствием капиталистического процветания. В 30—40-е годы XX века они сыграли решающую роль в преодолении кризиса.

Опыт Западной Европы и Северной Америки в целом подтверждает неолиберальный тезис, что от проведения широкомасштабных социальных программ эффективность и конкурентоспособность экономики, как правило, понижается. И хотя можно привести ряд впечатляющих исключений, общая картина от этого не меняется. Тем не менее подобные программы проводятся. Более того, в них ощущается явная потребность, поскольку отказ от таких программ рано или поздно заканчивается крупным экономическим кризисом. Парадоксальным образом этот кризис всегда происходит на фоне впечатляющих достижений в области роста эффективности и конкурентоспособности большинства компаний. Этот парадокс был проанализирован и объяснен еще Марксом, показавшим, что эффективность предприятий не равнозначна эффективности всей системы, а эффективность экономической системы еще не гарантирует успешного развития общества. Более того, современный капитализм достиг такого состояния, когда максимизация экономической эффективности (учитывая возникающие технологические, экологические, социальные и культурные проблемы) приводит к подрыву основ того самого общества, которое в качестве принципа своего существования требует максимальной эффективности. Абсолютная, стопроцентная эффективность всех элементов экономики привела бы к немедленному краху всей системы в целом. Отражением этого противоречия были и волны социальных реформ на Западе и волны национально-освободительных движений в странах «третьего мира». Логика и тех, и других была противоположна логике капиталистической эффективности. С той лишь разницей, что социальная реформа предполагала перераспределение благ в обществе, а национально-освободительные движения добивались нового соотношения сил между странами «центра» и «периферии».