Преемники. От Ивана III до Дмитрия Медведева - Петр Романов Страница 49

Согласно некоторым мемуарам, в партийных кулуарах тогда и вовсе говорилось о вожде непотребное, вроде того что Ленин в эмиграции просто обезумел и толкает партию к гибели. Член ЦК Шляпников, вспоминая о тех временах, признавал, что среди большевиков началась "смута великая".

"Апрельские тезисы" пробивали себе дорогу с огромным трудом, о чем свидетельствуют, в частности, итоги голосования по ним в Петроградском комитете: тринадцать членов комитета против, один воздержался и лишь двое — за. Та же самая картина и в руководстве других партийных организаций, особенно в провинции.

Провалом завершилась попытка Ленина заставить партию принять решение о восстании в сентябре во время работы Всероссийского демократического совещания, созванного по инициативе руководства Советов. Фракция большевиков была там весьма представительной — более ста делегатов, что фактически делало совещание своеобразным съездом партии.

Этот съезд и должен был, по мысли Ленина (сам он находился на нелегальном положении), принять решение о немедленном перевороте. В своем письме к участникам совещания Ленин настаивал:

…мы должны всю нашу фракцию двинуть на заводы и в казармы… мы… должны организовать штаб повстанческих отрядов, распределить силы, двинуть верные полки на самые важные пункты, окружить Александринку (Александринский театр, где заседало Демократическое совещание. — Я. Р.), занять Петропавловку, арестовать Генеральный штаб и правительство, послать к юнкерам и к дикой дивизии такие отряды, которые способны погибнуть, но не дать неприятелю двинуться к центрам города: мы должны мобилизовать вооруженных рабочих, призвать их к отчаянному последнему бою, занять сразу телеграф и телефон, поместить наш штаб восстания у центральной телефонной станции, связать с ним по телефону все заводы, все полки, все пункты вооруженной борьбы и т. д.

Большинством фракции (съезда) идея вождя была категорически отвергнута. Бухарин позже вспоминал:

Мы все ахнули… Может быть, это был единственный случай в истории нашей партии, когда ЦК единогласно постановил сжечь письмо Ленина.

К счастью, один из нескольких экземпляров письма сожжен все-таки не был и дошел до наших дней как свидетельство того, что Ленин готов был к разгону всех демократических сил в стране уже в сентябре.

Лишь постепенно, опираясь на партийные низы, убеждая, а нередко и беспардонно интригуя, Ленин сумел перетянуть на свою сторону ядро ЦК. Официальное оформление вопроса о свержении Временного правительства состоялось 10 октября на заседании ЦК. Из 21 члена Центрального комитета присутствовало только 12 человек, но главное, там был Ленин, прибывший на важнейшее в его жизни заседание в парике, очках и без бороды.

За восстание из 12 членов ЦК проголосовало десять, то есть меньшинство от всего состава Центрального комитета партии большевиков. Не менее красноречива и аргументация, которая подвигла "десятку" на столь важный, поистине исторический шаг:

ЦК признает, что как международное положение русской революции (восстание во флоте в Германии как крайнее проявление нарастания во всей Европе всемирной социалистической революции, затем угроза мира империалистов с целью удушения революции в России), так и военное положение (несомненное решение русской буржуазии и Керенского с К осдать Питер немцам)… — все это в связи с крестьянским восстанием и с поворотом народного доверия к нашей партии (выборы в Москве), наконец, явное подготовление второй корниловщины… — все это ставит на очередь дня вооруженное восстание.

Троцкий, комментируя этот текст, подготовленный лично Лениным (написан огрызком карандаша на листке из детской тетрадки в клеточку), все называет своими именами:

Замечателен как для оценки момента, так и для характеристики автора самый порядок перечисления условий восстания: на первом месте — назревание мировой революции; восстание в России рассматривается лишь как звено общей цепи. Это неизменная… позиция Ленина, его большая посылка: иначе он не мог.

Другими словами, главным аргументом в пользу Октября для Ленина являлись отнюдь не национальные интересы России.

Важно и то, что практически все указанные в решении ЦК доводы не выдерживают критики. "Мир империалистов", о котором пишет Ленин, на тот момент (10 октября 1917 года) об "удушении революции" в России и восстановлении царизма, естественно, и не думал. Американцы, англичане, французы и итальянцы хотели от русских только одного — чтобы они воевали, а немцы, австрийцы и турки мечтали о сепаратном мире с русскими.

"Несомненное решение русской буржуазии и Керенского сдать Питер немцам" — точно такой же блеф, как и то, что сам Ленин являлся германским шпионом. Вообще тема службы императору Вильгельму была в те дни дежурным политическим блюдом. Мятежный генерал Корнилов тоже утверждал, что "Временное правительство под давлением большевистского большинства Советов действует в полном соответствии с планами германского Генерального штаба".

Не существовало в тот момент и "явного подготовления второй корниловщины" — хотя бы уже потому, что офицерство и генералитет были еще дезорганизованы после провала первого мятежа. Заговором занимался как раз Ленин. Как цинично заметил Троцкий, "нападающая сторона почти всегда заинтересована в том, чтобы выглядеть обороняющейся".

Волнения на германском флоте, вызванные недовольством моряков качеством питания, безмерной скукой (корабль, где началась буза, почти год стоял на приколе и не воевал), а также неоправданно, с точки зрения матросов, строгой дисциплиной, только в горячке можно было расценить "как крайнее проявление нарастания во всей Европе всемирной социалистической революции". Немецким матросам куда больше хотелось сосисок с капустой, пива, увольнений на берег и женщин, чем мировой революции.

Крестьянские волнения, о которых мимоходом упоминается в резолюции, — явление для царской, да и для демократической России чуть ли не постоянное, и выставлять этот факт в качестве предлога для немедленного государственного переворота по меньшей мере странно.

Правда в резолюции лишь одна: это успех большевиков на выборах в Москве. Итоги голосования говорили о том, что симпатии городских низов действительно качнулись в сторону большевиков. Это движение в массах и почувствовал Ленин. Выгодное, но неустойчивое положение маятника диктовало необходимость брать власть немедленно. Под любыми предлогами. Какими бы нелепыми они ни показались впоследствии историкам.

Решение взять власть за несколько дней до съезда Советов у многих в партии большевиков вызывало внутренний дискомфорт. Подобные сомнения, естественно, не касались Ленина и Троцкого: они уже в июле, а затем в сентябре, выступая за немедленный разгон Демократического совещания, показали, как на деле относятся к институтам народовластия.

Вместе с тем здесь существовало два важных нюанса, игнорировать которые не могли даже Ленин с Троцким. Троцкий пишет:

В течение восьми месяцев массы жили напряженной политической жизнью… Советский парламентаризм стал повседневной механикой политической жизни народа. Если голосованием решались вопросы о стачке, об уличной манифестации, о выводе полка на фронт, могли ли массы отказаться от самостоятельного решения вопроса о восстании? Из этого неоценимого и, по существу, единственного завоевания Февральской революции вырастали, однако, новые трудности. Нельзя было призвать массы к бою от имени Совета, не поставив вопрос формально перед Советом, то есть не сделав задачу восстания предметом открытых прений, да еще с участием представителей враждебного лагеря. Необходимость создать особый… замаскированный, советский орган для руководства восстанием была очевидна.