Преемники. От Ивана III до Дмитрия Медведева - Петр Романов Страница 48

Согласно советской версии, "передовой отряд всемирной пролетарской армии" приветствовал вождя дружными криками радости и одобрения. Мемуары говорят об ином. Основную часть слушателей составляли отнюдь не большевики, а простые солдаты, рекрутированные агитаторами. Как замечает один из очевидцев, собрать толпу было не трудно: прогуляться в город солдату казалось куда веселее, чем сидеть без дела в казарме.

Что же касается речей пассажира из пломбированного вагона, проникнутых пораженческим духом, то понравились они далеко не всем. Не раз из толпы — а Ленин в день приезда выступал неоднократно — раздавались выкрики, что рыжего оратора следует, пожалуй, и "на штыки поднять".

Более подготовленная публика, социалисты, реагировала на речи Ленина не менее эмоционально. Член Исполкома Советов Николай Суханов так комментирует первое выступление Ильича:

…это не был отклик на весь "контекст" русской революции, как он воспринимался всеми… ее свидетелями и участниками. Весь "контекст" нашей революции… говорил Ленину про Фому, а он прямо из окна своего запломбированного вагона, никого не спросясь, никого не слушая, ляпнул про Ерему.

Или, если быть абсолютно точным, "контекст" революции говорил про национальные интересы, а прибывший из-за границы пассажир "ляпнул" про Карла Либкнехта, Германию и европейский пролетариат.

Иначе говоря, Ленин и Россия, встретившись после долгой разлуки, друг друга поначалу не признали.

Настороженность социалистов и даже самих большевиков по отношению к обновленному Ленину объяснялась просто. Большинство русских революционеров учились у Маркса, Энгельса и западных социалистов, а потому революционная схема и, соответственно, последовательность революционных шагов выглядела для всех примерно одинаково. Сначала в стране осуществляется буржуазно-демократическая революция, а уже затем, используя демократические свободы, по мере развития капитализма и роста пролетариата, начинается борьба за социалистические преобразования. Крестьянская среда, а она в те времена в России была куда шире пролетарской, по мнению большинства социалистов, считалась инертной, ненадежной, если не предательской по отношению к идеям социализма. И чтобы изменить ситуацию, требовалось время.

Именно поэтому Георгий Плеханов, который знал о марксизме все, что только может знать глубоко образованный социалист, первую ленинскую речь после возвращения из эмиграции назвал "бредовой". Капитализм должен был перемолоть крестьянское зерно в пролетарскую муку, из которой и можно будет в будущем испечь социалистическую булку. Так формулировал мысль Плеханов. Так завещали Маркс и Энгельс. (Об опасности забегать вперед в революционном вопросе Фридрих Энгельс писал, например, в "Крестьянской войне в Германии" и в своем послании к Вейдемейеру.)

Именно поэтому Советы и проявляли столько терпимости в отношении Временного правительства и тех немногих министров-капиталистов, что оставались там к октябрю 1917 года. Русские социалистические партии готовились не к вооруженной борьбе за власть, а к будущим парламентским схваткам между собой в Учредительном собрании.

Первое столкновение с большевиками-"соглашателями" получилось заочным и закончилось не в пользу вождя. Газета "Правда", с марта оказавшаяся под влиянием Каменева и Сталина (они вернулись из ссылки быстрее, чем Ленин из эмиграции), занимала умеренную позицию. А потому первые ленинские статьи, поступившие в редакцию из-за рубежа, где речь шла о необходимости вооружаться и делать социалистическую революцию немедленно, показались газетному руководству утопическими. Сталин, не обладавший в то время большим теоретическим багажом, ориентировался на каменевские воззрения, а воззрения Каменева в тот период оказались куда ближе к Плеханову, чем к Ленину. Лишь по приезде Ленина Сталин начал дрейфовать в сторону вождя, ориентируясь не столько на теорию, сколько на расклад сил в руководстве партии.

Ленинский "утопизм" объяснялся в редакции "Правды" длительной оторванностью вождя от родины. Самое первое из полученных "Писем издалека" вышло с существенными купюрами. Второе отправили в редакционный архив. Остальные письма, судя по всему, до газеты не дошли, однако можно предположить, что Каменев не пропустил бы и их.

Если Каменев, как и многие другие лидеры большевизма, увидел в Ленине после долгой разлуки отчаянного утописта, оторвавшегося от родных корней, то Ильич, наоборот, нашел своих старых друзей замшелыми провинциалами, слишком много времени проведшими в ссылке далеко от Европы. А только там, считал Ленин, и бьет из земли ключ свежей марксистской мысли. С точки зрения вождя, "старые большевики" прозевали в феврале возможность взять власть в свои руки и сразу же двинуть вперед дело пролетарской социалистической революции. Он привез им из-за границы самые новые идеи и рецепты. Правда, это был уже не классический марксизм, а марксизм-ленинизм.

В одно мгновенье ставки в политической игре были повышены многократно. Речь шла уже не о буржуазнодемократическом правительстве под контролем социал-демократии, а о грандиозном социальном взрыве, который потрясет всех и станет прологом мировой социалистической революции.

Более подробно, уже не в митинговом стиле, а в виде тезисов, Ленин изложил свою позицию в апреле, особо подчеркнув, что ситуация для переворота самая благоприятная, какая только может быть: "Россия сейчас самая свободная страна в мире из всех воюющих стран", страна, где "отсутствует насилие над массами". То есть предлагалось делать вторую революцию подряд за три месяца в "самой свободной стране мира".

Никаких конкретных созидательных задам не ставилось, предлагалось лишь в принципе рассмотреть вопрос о "государстве-коммуне", прообразом которого должна стать Парижская коммуна. Вот и весь чертеж будущей России. Задачи на обозримое будущее были совершенно иными: переворот, удержание власти, участие в мировой революции, создание нового боевого Интернационала и параллельно слом старой буржуазной машины.

Безоговорочно и сразу принять столь резкую перемену курса оказались способны далеко не все большевики. Кстати, даже в "Правде" "Апрельские тезисы" Ленина были опубликованы лишь как его частное мнение. Редакция от вождя открыто отмежевалась. Газета писала:

Что касается общей схемы т. Ленина, то она представляется нам неприемлемой, поскольку она исходит из признания буржуазно-демократической революции законченной и рассчитывает на немедленное перерождение этой революции в революцию социалистическую.

Подробно о развернувшейся после возвращения Ленина борьбе среди большевиков написал в своей "Истории русской революции" Троцкий. Особых передержек там нет. Это куда более честное повествование о подготовке и ходе Октябрьского переворота, чем все многочисленные труды на ту же тему, выпущенные в период от "генсека" Сталина до "генсека" Горбачева. Другое дело, что перипетии этой борьбы описаны автором не без цинизма, вообще свойственного Троцкому.

На Апрельской конференции Ленин попытался перевести партию из состояния революционно "бессознательного" в революционно "сознательное", но получил отпор.

Дискуссия развернулась нешуточная. Феликс Дзержинский, будущий создатель ВЧК, намекая на оторванность Ленина от реальной России, потребовал от лица "многих", которые "не согласны принципиально с тезисами докладчика", выслушать содоклад "от товарищей, которые пережили революцию практически". Будущий "всесоюзный староста" (председатель Президиума Верховного Совета СССР) Михаил Калинин возмущался: "…удивляюсь заявлению тов. Ленина о том, что старые большевики стали помехой в настоящий момент". А будущий первый председатель ВЦИК Лев Каменев снова и снова объяснял Ленину, как способному, но прогулявшему важнейшие уроки ученику, какие объективные условия (строго по Марксу) мешают немедленной реализации пролетарской революции в России. Против Ленина был и будущий "герой Гражданской войны" Михаил Фрунзе.